Огненный омут (Дикое сердце)
Шрифт:
После до них доходили вести о Лебяжьебелой. Она объявилась среди разграбленного Тура вместе со своим любовником Рагнаром Датчанином. Рассказывали, что эта женщина гарцевала на коне среди руин города, и драгоценностей на ней было больше, чем на женщинах Каролингов.
– Я всегда знал, что Снэфрид не пропадет, – заявил тогда Ролло, а Эмма опять услышала восхищенное уважение в его голосе.
Да, Снэфрид Лебяжьебелая была бесплодной, стареющей женщиной, выглядевшей совсем неприглядной старухой на фоне хрупкой яркой молодости Эммы, но это была соперница. Она тревожила Эмму куда больше живущих здесь же во дворце прежних наложниц
Еще будучи невестой брата Ролло, она часто встречала их во дворце. Красавица-брюнетка аббатиса, от которой Ролло прижил двух сыновей, к ней – дочь знатного нормандского франка с древним именем Маркотруда, родившая ему дочь, столь сильно похожую на Ролло, что при встрече с девочкой люди сначала невольно останавливались, а затем начинали улыбаться. Была еще рабыня-саксонка, которой Ролло дал вольную после того, как она родила ему девочек-двойняшек, ведь у язычников появление в роду двойни считалось особым благоволением небес.
При Снэфрид они держались несколько незаметно, опасаясь ее чар и колдовства. Когда же во дворце появилась рыжая Эмма, они вмиг объединились против нее. Не желали повиноваться, дерзили. Загораживая ей дорогу, аббатиса резко высказывала:
– Ролло все равно вернется ко мне, когда ты родишь ему девчонку. Он всегда возвращался ко мне при Снэфрид, ибо я рожаю ему сыновей. Моему старшему уже девять, второй мой сын умер, а младшему – всего четыре. Пораскинь-ка мозгами, рыжая, и ты придешь к выводу, что я еще рожу Ролло немало крепких и здоровых парней.
Саксонка-рабыня была поскромней, однако она так нежно льнула к Ролло, глядела на него с таким обожанием, а он был с ней так снисходителен и мягок, что Эмму это просто выводило из себя.
Но хуже всех была соотечественница Эммы Маркотруда. Ее отец занимал высокий пост при Ролло, следил за состоянием Руана – от подметания и очистки территорий до возведения новых зданий – и это давало основания его дочери чувствовать себя на особом положении.
– Я ничем не хуже тебя, – говорила Маркотруда Эмме. – По знатности мы равны, а в красоте я не уступлю никому. И раз вы не венчаны с Ролло, никто не заставит меня почитать тебя, как законную королеву.
Эмма никогда не рассказывала Ролло об этих стычках, предпочитая справляться своими силами. Саксонку она откровенно припугнула кинжалом; аббатису велела попросту выпороть, а Маркотруда… Эмма знала, что эта златовласая красавица нравится викингу Херлаугу и что он даже не прочь на ней жениться. Маркотруда вроде и поощряла эти ухаживания молодого норманна, но когда Ролло вызвал ее к себе и поговорил об ее браке с Херлаугом, наотрез отказалась.
Ролло не стал настаивать, и это разъярило Эмму. Но сейчас, уже засыпая, Эмма вдруг вспомнила, что забыла велеть выпустить Маркотруду из ублиета, [3] куда ее посадили по приказу Эммы день назад. Хотела было встать, отдать распоряжение, но глаза уже слипались, и она передумала. Ничего, этой заносчивой шлюхе только на пользу, если она еще одну ночь проведет в грязи среди крыс.
3
Ублиет – темница яма с решеткой наверху.
По
Ролло еще не вернулся, сварливая Виберга не встает из-за плохого самочувствия, в дальнем флигеле опять видели призрак, и служанки отказываются туда заходить. Эмма вздыхала. Ей давно следовало заняться ремонтом дальних построек, и тогда будет меньше нежилых помещений, где дворне мерещатся призраки.
Являлась Сезинанда, еще больше располневшая, но румяная и живая, очаровательная. С ней Эмма болтала, спрашивала о здоровье детей, делились маленькими тайнами.
Служанки тем временем заплетали ей волосы. Став женой Ролло, Эмма уже не могла ходить с распущенной по плечам гривой, но и надеть скандинавский платок ее никто не мог заставить. Поэтому она придумывала каждый раз нечто новенькое – зачесывала волосы наверх и завязывала в узел, опустив на спину длинный хвост (этой прическе она научилась в Байе, где обычаи северян были сильней, чем где бы то ни было); могла просто заплести косу или две, перебросить их на грудь или уложить короной на голове, собрать в узел на затылке или двумя заплетенными сложными петлями собрать за ушами.
В это утро она велела заплести волосы в косы от висков, а сзади, на уровне лопаток, сплести в одну. Косы украсили кораллами. Их цвет не шел рыжим волосам Эммы, однако женщинам в положении полагалось носить коралл, так как он обладал свойством облегчать беременность. Хотя Эмма и так переносила свое положение на редкость легко, беременность даже красила ее, придавая ее облику женственную округлость и удовлетворенность.
– Клянусь былой невинностью, у тебя непременно будет дочь, – уверенно говорила Сезинанда с высоты своего двойного материнства. – Я вон на последних месяцах вся пятнами пошла, а ворчунья Виберга совсем измаялась изжогой. Вот у нее непременно будет сын. Эти будущие воины нещадно грызут нас изнутри.
Эмма мечтательно улыбалась. Она почти машинально оправляла складки широкого платья из зеленого сукна, думала о чем-то своем, почти не глядя в зеркало, и была так хороша, что в прищуренных глазах Сезинанды невольно появлялась зависть.
Принесли завтрак – ломти белого хлеба, масло, мед, молоко. По одному начали впускать ожидавших у дверей торговцев. Эмма ела и одновременно разглядывала предлагаемый товар – ткани, перчатки, броши, амулеты, пряжки для сандалий и поясов. Она все еще не могла пресытиться выбором товаров и возможностью покупать не торгуясь.
Одна из брошей – извивающийся дракон из перегородчатой эмали с бирюзой – вызвала у нее особое восхищение, и она тут же скрепила ею складки одежды на плече. На лавке у стены наигрывал на лире мальчик-паж Риульф. Он был сиротой, отпрыском знатной норманнской семьи, и Эмма искренне привязалась к нему. Риульф был очень красив, просто-таки золотоволосый купидон, словно сошедший с мозаичного панно, и к тому же обладал прекрасным голосом и слухом. Когда он начинал напевать, Эмма порой отворачивалась от торговцев и пела вместе с ним.