Огненный шторм
Шрифт:
— Я сейчас пойду спать, сэр.
— Жак?
— Я человек мирный, — рычит толстяк канадец. — Но вот когда всякие придурки проезжаются насчет моего буйабеса…
— Так вот как это называется! — кричит какой-то моряк. — А я думал, это слив в сортире!
Жак забирается на верхнюю койку, рассказывает по-английски и по-французски много интересного о наших мамашах и задергивает занавески.
51
Полутемная каюта. Воздух еще гудит от кровавой энергии драки.
Вокруг обеденного стола бушует нескончаемый покер. Игроки обмениваются мелкой монетой и крупными
Я лежу — тяжелая работа на жаре совершенно меня вымотала. Джиско растянулся на полу под моей койкой. Койка Жака — прямо надо мной. Начинаю понимать, почему именно мое место оказалось свободным.
Толстяк повар битый час хлестал канадское виски и теперь громко ругается и похваляется. Иногда он кричит что-то мне — чтобы убедиться во внимании почтеннейшей публики.
— Такое сказать про мой буйабес! Ничего себе! А ведь мой дедушка работал у самого английского короля, да-да! Жалко, что приперся Циклоп с пистолетом. Я бы у этой нежити ирландской сердце-то и выдрал. Эй, парень, ты меня слушаешь?
— Спать очень хочется! — кричу я в ответ.
— Не знал он, с кем имеет дело! На ньюфаундлендского кока наезжать нельзя! Мы гордимся нашими фамильными рецептами, да-да! Ты знаешь, что мой дедушка работал на громадном судне, которое промышляло треску? Семьдесят человек замерзали на Большой Ньюфаундлендской банке, а мой дедушка один их кормил и согревал!
Он умолкает, и тогда снизу доносится телепатический скулеж Джиско:
Неужели этот шут будет похваляться вкладом своего семейства в уничтожение североатлантической трески?!
Я никак не могу разобраться в собственных чувствах. С одной стороны, нет ничего плохого в том, чтобы разок забросить сеть и чуть-чуть порыбачить. Но вид прилова, и запах, и столько бессмысленных смертей — от всего этого меня буквально тошнило. Поэтому я спрашиваю Джиско: что плохого в том, чтобы добыть немного трески?
Немного?! — взрывается он. Конец собачьему терпению. Наверное, дело в сегодняшней ловле. Сейчас я тебе все разжую, маяк безмозглости. Когда Большую Ньюфаундлендскую банку только обнаружили, рыбакам даже крючки были не нужны. Треску вычерпывали ведрами! И даже после того, как ее без устали ловили целых пятьсот лет, стаи были такие огромные, что лучшие ученые того времени считали их неисчерпаемыми!
— Хорошо было дедуле! — рокочет Жак. — Ньюфаундленд выстроен на треске! Люди на ней богатели! За нее вели войны!
И что же случилось с этими стаями трески? — спрашиваю я Джиско.
Человеческая изобретательность — вот что. Туда стали присылать из Европы громадные суда-фабрики, которые вылавливали сотни тонн трески в час. В мгновение ока от поголовья не осталось ничего, а десятки тысяч ньюфаундлендских рыбаков — вроде деда этого несносного хвастуна — оказались без работы!
Койка скрипит — Жак переворачивается на другой бок и продолжает свою пьяную тираду:
— Треска кончилась, и тогда мой отец стал китобоем! Это был поединок человека с левиафаном, парень, и человека надо было кормить! Папа готовил буйабес для голодной команды, которая вела славную битву с океанскими титанами, с гаргантюа морей!
Славную битву? —
Словно в ответ на это обвинение Жак громко испускает ветры. А затем, воодушевленный музыкальностью собственных газов, заводит пьяную песню китобоев:
Эй, не зевай, молодцы-китобои, в море работа ждет, Правь и не трусь, не зря за спиною яростный Горн ревет. На ветер слов капитан не бросает, можно верить ему: У побережья Перу кашалоты пенят крутую волну.Он прерывается, чтобы хлебнуть еще виски.
Только послушай, как он бахвалится, как будто великим подвигом! Джиско в ярости. В анналах Данна нет более жестокого примера того, как один высокоразвитый, интеллектуальный вид пытался полностью уничтожить другой, чем тысячелетняя война гомо сапиенс с китообразными!
Промочив глотку, Жак снова с энтузиазмом заводит:
Вот наш гарпун вошел как в масло, а раненый кит нырнул, Но вышел срок, и всплыл кашалот, и рукой капитан взмахнул. Второй гарпун ударил зверя — гарпунный линь дрожал, как струна. Кит нам задал жару, мы неслись на пару — не могла угнаться волна.Это омерзительно. Слышать не могу.
А мне, честно говоря, кажется, что у него приличный голос.
Ты слова послушай! Это гимн во славу кровавой бойни!
Нет, во славу битвы, возражаю я. И тебе придется признать, что когда люди с гарпунами плывут на деревянных лодках сражаться с самыми большими животными на земле, в этом есть что-то героическое. Вспомни капитана Ахава и Моби Дика.
Джиско пинает меня лапой снизу.
Как мне надоела склонность твоего вида драматизировать и восхвалять, когда нужно каяться и оправдываться! В истреблении китов с начала до конца не было ничего благородного! Первыми на грани исчезновения оказались как раз мелкие киты — гренландские и горбатые — с их прекрасными песнями, куда как мелодичнее этой рифмованной похвальбы!
Тут Жак, как по заказу, разражается следующим куплетом:
Он гуденьем море наполнил, он нырял и метался, как черт, Но мы не отстали и острою сталью взяли кита в оборот. Вот тут он пустил кровавый фонтан, и это была победа. Через десять минут окровавленный труп чайки слетелись отведать.Ничего не могу с собой поделать — эта старинная морская сага мне нравится. Говорю Джиско, что песня все-таки про героические сражения…
Это была бойня, и ничего кроме бойни,настаивает разъяренная псина. Корабли гнались за китами во время брачных игр и уничтожали целые популяции, в том числе самок и детенышей. Истребив один вид китов, китобои переключались на другой.