Огненный стрежень
Шрифт:
Самый удобный путь в Московию из Италии лежит через Каринтию, Австрию, Моравию, Силезию, Польшу, Пруссию, Курляндию и Ливонию. Из Риги можно зимой добраться на санях до Пскова, в котором следует дождаться разрешения ехать дальше.
Смею добавить, что было бы весьма полезно для знакомства с Московией пригласить молодых русских благородного происхождения в Рим для изучения богословия, истории, латинского языка, стихосложения, риторики и прочих наук, а также выписать русские книги…»
Пишущий умел хорошо скрывать
В городе, куда прибыли они через несколько дней после встречи на лесной талой дороге, было шумно, по улицам валом валил народ. День был солнечный, какой-то умытый, с редкими на небе облаками, со свежим ветром. На углах кричали горласто, а что кричали — не разобрать. Скакали верховые, и много было малиновых и изумрудных ярких польских платьев, и кое-где проезжали не торопясь черные, в панцирях, польские же рейтары. Русские провожали их непонятными взглядами. Смотрели внимательно, молча и более как будто с любопытством.
На подворье, где остановились путники, было тоже шумно. В ожидании, пока сменят лошадей, итальянец вышел из избы и стал у ворот. Рядом стоял кудрявый юноша, видный собою. Он смотрел на спешащих куда-то людей, и на губах его играла тихая улыбка.
— Царь Федор, — заговорил он без всякого предисловия, поглядев итальянцу в глаза, — нравом был кроток, незлобив, жизни святой. Разумом не блистал, а земля под ним отдохнула. А теперь?
Итальянец понимал русскую речь и слушал не прерывая.
— Ты немец? — сказал юноша. — Откуда?
— Из Рима.
— Знаю, слышал. — Он тряхнул головой. — Ну, что ж, смотри, римский немец, на нашу беду. А беде быть.
— Отчего ж? При царе Борисе…
— Царя Бориса нет, — зло оборвал его юноша, — и говорить о нем не след. Батюшка мой, плача, сказал, что придется теперь московским бунтовать. А за ними и ярославцам, и суздальцам, и новгородцам.
— Зачем же бунтовать?
— А как же? Без этого нельзя. Да ты думаешь, по своей воле? Нет. По своей воле нам нельзя. Бунтовать — не сладко. А нужно.
Итальянец не понимал.
— Не понимаешь? — ласкова улыбнулся кудрявый. — Да, я тоже. А батюшка говорит — непременно бунтам быть. Сироты ж ведь. А как сиротам не воровать?
Итальянец знал уже, что русское слово «воровать» означает всякое бесчестие и преступные дела. Непонятно только было, почему русские упорно называли себя теперь сиротами.
— У вас же был царь? — добивался он от юноши. — Царь Борис?
— Какой он царь! — презрительно скривился тот. — Царь нужен природный.
— А царь Дмитрий Иванович, что идет теперь на Москву и город ваш
— Хоть бы бог дал, чтоб был природный, — непонятно ответил кудрявый и на том замолчал и не хотел больше ничего сказать, как итальянец ни выспрашивал.
Пахло талым снегом, навозом. Прошли двое молчаливых забрызганных грязью ратников с алебардами, закинутыми на плечо. Проехал в санях православный священнослужитель, то есть поп, как называют русские. Потом потянулся длинный обоз, и на каждых санях большая, плотная кладь была укутана рогожами, а рядом с лошадьми шагали крепкие чернобородые мужики.
Итальянец покачал головой. Рядом — рукой подать — билась потревоженная чужая жизнь, но проникнуть в смысл ее, чувствовал он, было ему невозможно…
С усилием отогнал от себя и это видение. Заставил себя внимательно всмотреться в кипарис за окном, и вновь, который раз, теплая волна поднялась в нем при виде этой божьей красоты, заключенной в столь совершенную форму.
Решительно взялся за перо, чтоб непременно уж закончить писать о московских делах, но тут раздались шаги, и он понял, что это кардинал.
2
Когда кардинал вошел, писавший встал, склонив голову и ожидая благословения. Кардинал благословил его, окинул быстрым взглядом комнату, пододвинул к столу темный, из гнутого ореха стул, уселся и кивнул ему, чтобы садился тоже.
Он сел и, повернувшись, смотрел на кардинала, ожидая.
Кардинал был для своего сана молод, склонен к полноте, в движениях быстр, ум имел живой. Он интересовался чрезвычайно всем, что касалось Московии, и выспрашивал иногда с настойчивостью о вещах как будто мелких и ничтожных.
— Является ли, по вашему мнению, сын мой, — начал он наконец, — разрушение Московского государства делом нужным для святого престола? Говорите, как всегда, по своему убеждению, даже если вам трудно подыскать доказательства.
— Такое разрушение, ваше преосвященство, не может отвечать интересам святого престола.
— Почему?
— Московское государство является ныне определенной величиной, которую нельзя отвергать во имя интересов Рима и церкви. Если Московия исчезнет, то на всем востоке Европы возникнет хаос, ибо в настоящее время в мире, отец мой, я не вижу иной силы, способной поддерживать порядок там, где в настоящее время его поддерживает Москва.
Кардинал наклонил розовое ухо, словно ему необычайно приятно было слушать то, что говорил его собеседник.
— Так! — он кивнул большой головой, покрытой пурпурной шапочкой, и поглядел черными своими блестящими глазами на говорившего. — А что вы думаете, сын мой, о царе Дмитрии?
— Царя Дмитрия нет в живых, ваше преосвященство.
— Мы знаем, — кивнул опять кардинал. — Нам, однако интересно ваше мнение об этом царе и о причинах его смерти.