Огни на Эльбе
Шрифт:
– В следующий раз будет две капли! – вечно грозилась Эрика. И хотя эту угрозу ей так и не удалось выполнить, дети были достаточно напуганы, чтобы стать еще тише, еще усердней, еще послушней.
Бесполезно. Она всегда находила к чему придраться. Когда их отец однажды заболел тяжелой пневмонией, и из-за сильного жара у него начались судороги, так что он не замечал ничего вокруг, Эрика на три дня заперла Иду в погребе – за то, что та якобы намеренно раздражала ее слишком громким пением. Там, внизу, стояла кромешная тьма, было холодно и сыро. Горничная боялась потерять место и поэтому держала рот на замке, а в одиночку Людвиг ничего сделать не мог. Ему оставалось только шептать сестре через узкое окошко в саду, что все будет хорошо. Когда ее выпустили из погреба, у малышки были синие ногти. В горячечном бреду она что-то тихо лепетала, а вскоре
Вскоре после случая с погребом Людвиг решил рассказать обо всем бабушке, но та назвала его лжецом и отвела на исповедь, где священник наложил на него покаяние – целый ворох бессмысленных молитв. Тогда он обратился к своему учителю латыни. И хотя герру Гропиусу нравился этот умный, тихий мальчик, он приписал бурную фантазию Людвига последствиям детского греха и сообщил обо всем родителям. Наказание, которое ожидало Людвига дома, он и сегодня не мог вспомнить без содрогания.
Он не планировал ничего заранее. Все получилось само собой: вместо капли на кусочке сахара Эрику ждала половина флакона в чашке с чаем. Он действовал почти бездумно, воспользовавшись моментом, когда никого не было рядом и надеясь только на то, что она не почувствует постороннего привкуса. Лекарство не горчило, но у него был странный, слегка кисловатый запах.
Она его почувствовала. Но лишь после нескольких жадных глотков.
– Странный вкус у этого нового чая, – сказала она, пожав плечами, и продолжила пить. А он, затаив дыхание, наблюдал за происходящим.
Его спасли тогда хорошие манеры. Он никогда не повышал голоса, никогда не безобразничал и в целом был таким тихим, неприметным мальчиком, что заподозрить его в чем-то было просто немыслимо. Служанка, напротив, казалась идеальной преступницей. Хватило одного намека – что она якобы плохо отзывалась о мачехе и сама мечтала выскочить замуж за отца, – чтобы она стала единственной подозреваемой.
А затем в сундуке у нее нашли пустой флакон.
Когда ее схватили, она кричала и изрыгала проклятия, как обезумевшая рыночная торговка, и, отчаянно отбиваясь от полицейских, до последнего продолжала клясться в своей невиновности. Несколько месяцев спустя она умерла в тюрьме – ходили слухи, что от туберкулеза, но он потом навел справки: выяснилось, что ее тогда высекли и в загноившейся ране завелись опарыши. Она умерла в муках от заражения крови.
Эта чудовищная история до сих пор омрачала его сны. Но он извлек из нее урок на всю оставшуюся жизнь. Он понял, что человек должен сам заботиться о себе – ему не на кого положиться в этом мире. И что если лгать достаточно умело, то все сойдет тебе с рук, а выйти сухим из воды всегда помогут хорошая репутация и невинный вид.
Альфред Карстен стоял у окна своего кабинета и, скрестив руки на груди, смотрел на реку. Блеск воды всегда зачаровывал его. Он любил во время работы вот так остановиться на несколько минут, любуясь цветущим садом и водами Альстера. Какая привилегия – наслаждаться этим видом изо дня в день, думал он в такие моменты. Так было и сейчас.
Виллу на берегу реки он купил всего несколько лет назад. Раньше семья жила в одном из пяти частных домов на Миттельвег. В гостиной под стеклом стояла старинная ваза с изображением поместья. Порой, когда на него находило сентиментальное настроение, он доставал ее и рассматривал вместе с Михелем. При этом Альфред часто рассказывал сыну о своем детстве с восемью братьями и сестрами. О легендарном дедовском саду и деревьях, которые тот посадил для своих детей.
– Я тоже посадил для тебя дерево! – всякий раз гордо объявлял он, но Михель, казалось, не вполне понимал, о чем идет речь. Ему трудно было представить что-то, чего он прежде не видел и не трогал руками.
Альфред и сам ощущал с годами, что память становится все слабее. Детство порой казалось ему далекой сказкой. Многое с кристальной ясностью вставало перед внутренним взором, остальное тонуло в тумане. И чем настойчивее он пытался удержать воспоминания, тем быстрее они ускользали.
Альфред тихо вздохнул. То, к чему он привык, уходило в прошлое. За последние двадцать лет почти все в жизни судовладельца коренным образом поменялось. Интерес к кораблям было у него в крови. Как и его отец, в молодости он много путешествовал и получил серьезное экономическое
Но партнеры отца поверили в Альфреда, а его личные связи с Англией способствовали тому, что с каждым годом дела фирмы шли все лучше – даже без советов и поддержки старого Карстена. Больше того – он сумел укрепить линию Гамбург – Ньюкасл. Ранее ее представительством занимался Людвиг Олькерт, но поскольку в его распоряжении было только одно партнерское агентство, ему пришлось тогда отказаться от этого предприятия. Такой поворот не способствовал их взаимной симпатии, но Олькерт, разумеется, давно простил его. Как-никак двадцать лет прошло, он наверняка и думать об этом забыл. За это время Олькерт успел стать самым успешным предпринимателем Гамбурга, затем вдруг резко переменил род занятий, основал собственную верфь, а с недавних пор еще и подвизался в области строительства – боже, осталось ли что-то, к чему этот человек не приложил бы руку! Ходили упорные слухи о том, что Олькерт нажил свое богатство не самым честным путем. Но Альфред не готов был верить подобным обвинениям, пока ему не предоставят надежных доказательств. В конце концов, у тех, кто достиг вершин успеха, всегда есть завистники.
Уже много лет Олькерт всеми силами пытался склонить Карстенов к сотрудничеству, отчаянно желая, чтобы они строили свои корабли на его верфи и соблазняя все более щедрыми посулами. Франц был только «за».
Но Альфред колебался.
Обращение к английским партнерам успело стать для него доброй традицией, связь с островом была для него священна. Кроме того, у него были контакты во Фленсбурге, которые он ни в коем случае не хотел терять, отдав предпочтение местному судовладельцу. Однако он знал, что сотрудничество с Олькертом обещало их семьям другой род связи, который и сам он одобрял…
Но в этом отношении все было наоборот: Франц по каким-то собственным, не вполне ясным для Альфреда причинам был категорически против этого союза. Карстен нахмурился при мысли о старшем сыне. Франц должен бы почитать себя счастливцем, после смерти Альфреда ему уготовано теплое местечко. Если бы самому Альфреду все далось так просто! Но он справился. Товарный знак А. Карстен был его гордостью, трудом всей его жизни.
Минуло более двадцати лет после смерти отца, мать оставалась вдовой уже четверть века. Неудивительно, что она ожесточилась. Она всегда была строгой, консервативной женщиной, а теперь ее вдобавок подводило здоровье. Расстройство по поводу Лили мгновенно сказалось на ее состоянии, и Альфред беспокоился о матери. Раньше она была совсем другой, ничто не могло выбить ее из колеи. Железной рукой она вела дом и хозяйство, с легкостью управлялась с целым выводком детей. А сейчас… Мыслями Альфред был теперь совсем далеко, витая в обрывках воспоминаний, но настойчивый стук в дверь вернул его к действительности.
Франц несмело заглянул в комнату.
– Отец!
– О, заходи! – сказал Альфред с улыбкой, жестом подзывая к себе сына. – Я не слышал, как ты пришел!
Франц вошел с серьезным видом, и Альфред вздохнул. Он уже понял, о чем пойдет речь. Выходка Лили возмутила Франца даже больше, чем самого Альфреда. Он требовал для сестры более сурового наказания, чем то, которое ей назначили. Альфред был очень рад, что его старший сын, в отличие от многих своих сверстников, вырос не бездельником и гулякой, а целеустремленным молодым человеком, желавшим процветания семейного предприятия. Но отец и сын часто расходились в представлениях о том, что для этого нужно.