Огонь блаженной Серафимы
Шрифт:
— Аппетит я тебе разбужу, а дела… после.
— Навьи-то у тебя никогда не было? — жадно отвечая на поцелуи, спросила Сикера.
— Не было, — просто ответил Эльдар.
Он расстегивал крючки платья, стягивал его, обнажая гладкую кремовую женскую плоть.
— Какая честь огненного чародея невинности лишить! — хихикнула Сикера и увлекла Эльдара на постель.
ГЛАВА ПЯТАЯ,
в коей дни утекают водою сквозь пальцы, но не уходят разбойники из рук бравых сыскарей
Женщина
Толпа посетителей в заведении «Жарю-парю» схлынула часам к девяти вечера. Уставшие половые довольно пересчитывали денежку, оставленную «на чай», и без довольства поглядывали на двоих сыскных чиновников, что сидели за столом у стеночки и харчевню покидать не собирались. Заказывали, правда, преизрядно, не съестное, а хмельное, и поначалу казалось, закидаются быстренько, да и пойдут с богом, пошатываясь на нетвердых ногах и не забыв на прощанье денежкой обслугу одарить. Но то лишь показалось. Тот, что пониже ростом, востроглазый, порывистый, Тришку-полового серьезно так упредил:
— Что хочешь себе, человече, придумывай, а мешать нам не смей.
Сам-то, рожа басурманская, зелена вина и не пригубил даже, квасом с приятелем чокался, зато второму все, что в сухую землю, шло. Оно и понятно, мужик здоровый, косая сажень, ему чтоб оглоушиться, ведра два выхлебать надобно. Басурманин и подливал, чтоб чарка не пустовала, и так на Тришку зыркнул, когда заметил, что тот ушки навострил, чтоб разговор, значит, подслушать, что половой убрался подобру-поздорову. Хозяину, правда, пожаловался. Время-де позднее, а чиновники все заседают. Хозяин в зал сходил, а вернувшись, строго так Тришке велел, чтоб никаких вольностей с теми господами парень себе не позволял и чтоб прислуживал, сколько потребуется, хоть до рассвета. Уже и с кухни последняя судомойка ушла, а Тришка-страдалец все подносил к дальнему столику шкалики да квашенину на закуску.
Эльдар отхлебнул квасу, поморщился, эдак скоро сам забродит от питья обилия, но Ваньке сейчас необходим собутыльник, и он роль эту исполнит. Эх, Семена бы сейчас сюда, чтоб втроем посидеть, как встарь. Семка захмелел бы быстро, куражиться начал, а Иван качал бы головой по-отечески, но расслабился бы, перестал все в себе держать. А теперь что? Молчит как сыч, только вздыхает да крякает, когда отрава горло дерет.
— Может, в кафе-шантан отправимся? — спросил Мамаев. — Девицы веселые, да и Жозефина про тебя третьего дня интересовалась.
— Точно! — обрадовался Зорин. — Клин клином! Пошли!
А сам подхватил с тарелки квашеный грибок и зажевал бессчетную
— Прямо вот сейчас и пойдем. А чего? Что нас остановит?
— Меня ничто, — кивнул Эльдар. — А тебя не что, а кто. Барышня Абызова тебе живо рожу расцарапает.
— Она не сможет царапаться, у нее свидание.
— Ты поэтому не в себе? Ревнуешь?
— Ревную, — кивнул Иван. — Только не к Кошкину.
Мамаев посмотрел в несчастные глаза друга:
— Ко мне?
Зорин опять кивнул:
— Поначалу мне казалось, что ты Серафиму по привычке своей многолетней вниманием одариваешь, тогда не ревновал. Ты же у нас натура огненная, искристая, что твой фейерверк. Букашечкой направо, букашечкой налево. Ах, Серафима, позвольте вашей силы зачерпнуть!
— Так не убыло от нее.
— Так и тебе оно было без надобности! Ты узнать ее хотел, попробовать.
— Хотел. — Мамаев смотрел в свою кружку, будто там не постылый квас плескался, а прелюбопытную фильму показывали про полонянок неглиже. — Ну прости, не сдержался. Огонь очень редко женскому полу достается, интересно стало.
— Врешь. То есть что хотел, это правда, а про любопытство… Эльдар…
Иван запнулся, продолжил, будто преодолевая преграду:
— Ты ее любишь, Серафиму мою блаженную. И, кажется, для тебя это впервые. И вы так подходите друг другу, что я почувствовал себя злодеем, который мешает воссоединению. Вот какая у меня ревность.
Эльдар в этот момент испытал невероятное облегчение, не зря угрюмый половой шкалики к ним на стол таскал, попустило Ваньку.
— Зорин, дружище, ну что ж теперь, отдашь мне свою сновидицу по дружбе, чтоб мое разбитое сердце подлатать? Нет, знаю, что нет. И она того не захочет. Ну люблю, и что? Она мне вроде путеводной звезды в ночном небе — недостижимая, священная. Потерпишь, пока время меня излечит. И с детишками не затягивайте, дамы, которые в тягости, никогда меня не привлекали.
— Детишки, — мечтательно повторил Иван. — Пока мне в приданое упряжку сонных котов посулили, а про детишек сослались на изыскания бриттских ученых умов, кои указывают на затруднения в производстве потомства чародеев меж собою.
Мамаев посмотрел на друга и рассмеялся:
— Посуливший немного не представляет границы твоих сил.
— Он, то есть она, мечтает к учителю поскорее возвернуться, чтоб все тайны постичь.
— Хитрый старец озаботился, чтоб мечтательность поддержать. Не запри он ее сил, никуда бы барышня Абызова не возвернулась. Тайн и в столице хоть лопатой греби.
— Это да. — Зорин, высказав то, что жгло его изнутри, интерес к зелену вину утратил, отодвинул чарку, щелкнул сам себя по кончику носа, сложив пальцы щепотью, и подозвал полового: — Трифон, человече, отыщи-ка нам на кухне нормальной еды, мы покушаем, да и пойдем с богом, тебя более не тревожа.
В пустую чарку Иван Иванович положил парочку ассигнаций, приятность своих слов подкрепляя. И Тришка через недолгое время метнул чиновникам на стол разогретую тушенину в глиняных горшочках, половинку хлебушка и шмат вяленого мяса, которого в пост вроде не полагалось, но половой решил, что басурманину все едино будет.