Огонь блаженной Серафимы

Коростышевская Татьяна Георгиевна

Эльдар вздохнул:

— Иди сюда, блаженная. — Он достал из кармана цепочку, застегнул ее на моей шее и опустил за воротник подвес — ку-звездочку.

Покраснела я так, что, наверное, осветила ланитами всю улицу. Он знает про меня и Ивана! Знает, что мы делали. Стыдобушка!

Мамаев моих терзаний не заметил. Он уже обернулся к Геле:

— Никого из приказных звать нельзя, самим справляться придется.

— Сколько их?

Я слушала их разговор, ничего не понимая.

— В том-то и дело, что семеро или вообще

десяток. Я хотел дождаться, пока он на двор выйдет, но меня здесь уже срисовали, боюсь, упредят. Если он выскользнет, здесь искать его до морковкина заговенья будем.

— Идем внутрь?

— Выхода три. Этот, черный ход через двор и лаз. В идеале надо все три перекрыть да шугануть, чтоб они наружу посыпали.

— Кого ловим? — спросила я быстро. — Нас трое, по одному на каждый выход. Укажите место и кого ловить.

— Умница, — сказал Эльдар. — Ты тогда здесь стой, я шугану… Геля, во двор.

Он повернулся бежать, но я ухватила его за рукав:

— Как я его узнаю?

— Да Пьер это, лакей бобынинский.

Чародей растворился в сумраке. Через несколько минут громыхнуло, звякнули стекла в тех окнах, где они еще были, подвальная дверь слетела с петель и на улицу выскочил детина, сбивающий пламя с рукава рубахи.

Я отступила в тень, мужик был мне незнаком. На улицу выползал, набухая, хвост дыма.

— Экую фифу в наши края занесло, — воскликнул погорелец, закончив тушить рукав. — Не меня ждешь, милая?

— Не тебя.

Вдалеке заорали, треснуло дерево, а может, чья-то кость.

— А вот он я!

Мужик прыгнул, от неожиданности я ойкнула.

— Испужалась?

На ступеньках в дыму кто-то кашлял, поэтому, присев, я засеменила на звук, пытаясь рассмотреть человека.

— Врешь, не уйдешь, — приставала тоже присел.

От дыма слезились глаза, за спиной слышалось кряхтение, сменившееся рычанием и повизгиванием.

— Ветер подними, разбойник, — попросила я.

И Гавр, распахнув крылья, разогнал по закоулочкам смрадное облако.

Распростертое на земле тело было мужским, но настолько закопченным, что опознанию не поддавалось. Опустившись на четвереньки, я перевернула его на спину и, зачерпнув пригоршню снега, принялась оттирать лицо.

— Христом-Богом, госпожа чародейка… — скулил первый погорелец.

Второй же захрипел и принялся плеваться снегом, случайно попавшим ему в рог. Тем временем вокруг нас уже собиралась толпа. Я игнорировала ее, лишь посматривая на двери кабака, чтоб никого оттуда не пропустить.

— Не убивайте, госпожа чародейка! — надрывался детина.

— Кишки ему выпустите, — предложили из толпы. — И горгулья ваша тоже пусть не стесняется.

— Авр-р?..

Я стала тереть активнее, прижав коленом живот второго погорельца, чтоб не трепыхался.

— Обряд, стал быть, — сказал кто-то знающий. — Сейчас натрет его до блеска, заклинанием зафарширует и горгулье скормит. Бабы, они свирепые,

особенно когда чародейки.

— Милая-а! — Громкий пьяный возглас перекрыл разговоры. — Не там ищешь! Обозналась. Вот он я, живой-здоровый!

Эльдар, покачиваясь, расталкивал толпу:

— Женка моя. Ревнивая — страсть. Каждый вечер по кабакам меня ищет.

— Горгулья у ней!

— Какая еще гогулья? — подхватил Мамаев рычащую собачечку. — Песик это ейный, Гаврюшечка, салонной породы. Вам почудилось, люди добрые. У Мартына в кабаке котел с зельем дурманным рванул, вот вы того дурманища и нанюхались. Женка! Ходь сюды!

Я поднялась на ноги.

— Ты его поколоти, — посоветовал кто-то. — Сковородой по хребтине али ухватом. А то, злыдень, повадился такую ладную молодку на зелено вино менять.

— Не буду! — Эльдар обнял меня за талию. — Никогда ее впредь не покину.

Он положил голову мне на плечо:

— Взяли сокола, Геля его уже в приказ потащила.

Мнения толпы меж тем разделились. Часть собравшихся выступала за экзекуцию, причем немедленную, но другая половина, в основном женская, предлагала решить дело поцелуями.

Я отвесила Мамаеву затрещину:

— Чтоб неповадно.

А он, выпустив Гаврюшу, обнял меня и с громким чмоком поцеловал в губы.

— У-у-у, — донеслось, будто издалека, разочарованное мужское и умиленное женское.

Потом нам покричали горько и считали, сколько длился поцелуй, а потом я поняла, что толпа разошлась, погорельцы уковыляли.

Мамаев отодвинулся, придерживая меня за плечи, в глазах его прыгали хитрые искорки:

— Ну что, домой тебя отвезти или в допросе желаешь участвовать?

— Допрос, — сказала я азартно. — Только Гаврюшу обратно преврати.

— Ав-р…

— Слишком ты приметный, дружище, — подхватил собачечку на руки чародей. — Я бы погодил.

— Ав-р!

— Ну давай, сам обернешься, когда совсем уж необходимость возникнет?

— В смысле? — перебила я этот странный диалог. — То есть ты меня этому фокусу не обучишь, оставив возможность перевоплощения этому разбойнику?

— Вот такой я тиран. — Эльдар предложил мне локоть. — Поспешим, Серафима Карповна, допрос не месть, его горячим подают.

Возражать смысла не имело, тем более что за поворотом нас поджидала коляска, в которую усадили меня с Гаврюшей, Мамаев занял место возницы.

В чародейском приказе раньше бывать мне не приходилось. Мимо ходила и проезжала, а когда Эльдар провел меня мимо дежурного в полутемный подвал, то узнала топчан и решетчатую стену, которую видела, когда на Руяне Зорин связывался с коллегами магическим образом.

В конце подвального коридора была дверь, за которой в небольшой комнатке за письменным столом ожидала нас Евангелина Романовна Попович. Перед чиновницей урчал портативный самописец, а на стуле в углу сидел, закинув ногу на ногу лакей Пьер.