Огонь блаженной Серафимы
Шрифт:
Мы прогулялись бульваром, свернули к набережной. Традиционно подарки у нас вручаются на Рождество, но праздник Новогодья также требовал небольших презентов. Поэтому мы заходили во все попадающиеся по дороге лавки и скупали всякую приятную дребедень. Я купила несколько пар перчаток Геле, новый ларец кузине, вместительней и богаче прежнего, пудры и духов руянским девицам, няньке, слегка с намеком, чеканную грелку.
Остановившись перед витриной, в которой был выставлен мужской манекен, я кивнула:
— Сюда.
— Его сиятельству желаешь что-то
Смутившись, я потащила ее в другую сторону, где за стеклом блестели боками оранжерейные цитрусы и бледно-зеленые груши. В лавке оказалось жарко и пахло так, что Бубусик расчихался.
— На улице обожди, — велела я няньке.
Та фыркнула, но приказ исполнила.
— Какая приятная встреча, — поклонился, сняв с головы цилиндр, Юлий Францевич Брют, стоящий у прилавка, — Серафима Карповна.
Вернув поклон и поздоровавшись, я с любопытством посмотрела на плетеный ящик, который, следуя указаниям канцлера, заполнял приказчик.
— Фиг побольше, голубчик, — хихикал будто над только ему понятной шуткой Брют, а потом понизил голос: — Говорят, ты с княгиней Кошкиной знакомство свела?
— Аудиенции удостоилась.
— И как она тебе?
— Не представляю, — осторожно начала я, — какого ответа вы от меня ждете.
— Именно такого, — подмигнул канцлер. — Твое мнение о ней волнует меня мало. Ты-то ей по нраву пришлась?
— Пожалуй, да.
— Интересно с чего? С твоим появлением у нее планы на династический брак с сопредельным правящим домом порушились.
— Ее сиятельство мне аффирмацию Анатоля подарила, — сказала я с обидой. — Это ли не свидетельство расположения?
— Или того, что это пустая бумажка? — хихикнул Брют и быстро спросил: — Чародею нормальному ты аффирмацию показывала? Настоящая?
Показывала? Да я эту бересту сама не рассматривала, как положила в ящик, так и не доставала.
Я смущенно покачала головой:
— Если это подделка, тогда смысл подарка мне непонятен.
— А если нет, понятен?
— Я, Юлий Францевич, — проговорила я с достоинством, — девушка простая, мне экивоки ваши тревожны и невразумительны.
Упаковка закончилась. Канцлер наклонился над столом, надписывая сопроводительную карточку, а разогнувшись, проворчал:
— Твоя незамутненность, конечно, мила и все такое, но… — Он придвинулся, зашептан на ухо: — Все высокомерные чародеи рано или поздно были повержены чародеями более сильными, а последние — вовсе людьми без способностей. Не привыкай на силу полагаться, если выжить хочешь.
Он поклонился, надел шляпу, велел приказчику доставить пакет по адресу и был таков. А я четверть часа выбирала фрукты к праздничному столу и размышляла. Кажется, я только что получила хороший совет от человека нехорошего.
Расслабилась ты, Серафима, страх потеряла. Плывешь по течению да на солнышко жмуришься, а от цели своей, как и прежде, далека. Думаешь, приказные сыскари за тебя работу сделают? Нет, они-то сдюжат, только так, что Маняшу ты не спасешь.
Меня тревожило, что подруга, кажется, остается с этими нелюдями по доброй воле. Я знала, что иерархия в навьем гнезде — кажется, оно зовется семья — строится вокруг хозяйки, госпожи, или, если следовать осиной тематике — матки. На эту роль никто из окружения Кошкина не подходил. Старая княгиня? Кто-нибудь из прислуги, ну, то есть, притворяющийся ею? Сомнительно. Скорее хозяйку никто и никогда не видит, ну, кроме особ приближенных и посвященных. В тени она скрывается, под защитой. Неужели придется с нею в схватку вступить за Маняшу мою драгоценную?
Чародейские силы навов-воинов я представляла. А что может хозяйка? И зачем меня в гнездо тащат? Ну не сновидческих же моих сомнительных способностей ради, правда? Грелкой семейной служить? Тогда отчего именно меня, мало ли в мире огненных чародеев?
Вопросы, вопросы, вопросы, и ни одного ответа. Тактика выжидания не действовала абсолютно. Геля с Мамаевым по крупинке информацию добывают, потому как сферы властные задействованы, к ним на кривой козе не подъедешь. А время идет.
По большому счету если бы не приказ Брюта рождественского бала дожидаться, я могла бы покинуть Мокошь-град хоть сегодня. Уверена, чародейский приказ и без меня бы разобрался. Тем более что сведениями о навах я снабдила их щедро. Интересно, за эту болтливость канцлер меня накажет? Под каким там особо секретным грифом все хранится? Ах, пустое. Сновидцы — блаженные, а блаженные болтливы. А еще они порывисты и непредсказуемы. И раз тактика выжидания меня подвела, пора свою порывистость проявить.
Корзины с фруктами, тщательно обернутые в упаковочную бумагу, я велела доставить в дом Бобыниных.
— Ав-р! — встретило меня за дверью.
— Бубусик замерз! — возмутилась «Маняша». — Давай уже возвращаться.
— И не подумаю. — Я решительно дернула ручку корзинки. — В отеле сейчас же поселюсь, а на Голубую улицу больше не пойду!
— И оскандалишься на весь свет?
— Пусть! Не желаю в ваши игры более играть.
Навья ручку не отпустила, дернула в ответ:
— Послушай, блаженная, ты, конечно, можешь сейчас характер свой проявить, скандал на пустом месте устроить, и он тебе с рук сойдет, князь и не то стерпит, лишь бы своего добиться…
— Чего именно? — Рывок, и вот уже знакомые Маняшины глаза с незнакомым злобным блеском у моего лица. — Чего он от меня хочет?
— Сам расскажет! И расскажет, и покажет. — Ухмылка навьи двусмысленна и скабрезна. — Но ты о другом подумай. Неелова твоя, в отличие от тебя, никому не нужна. Фортель выкинешь, мы на ней отыграемся.
— Как?
— Поверь…
Я выдернула корзину, развернулась на каблуках и бросила через плечо:
— Многозначительные недомолвки работают лишь до какого-то предела. Только что мы его достигли. Не собираюсь додумывать, что вы сделаете с Маняшей и кто именно эти «мы». Или ты мне…