Огонь, мерцающий в сосуде
Шрифт:
– Точно. И драку я затеял, чтобы произвести впечатление. Смотри, какой я герой.
– Ты просто смеешься надо мной, – разозлилась я.
– Скорее уж над собой. Производить впечатление я малость опоздал, теперь могу сколько угодно руками махать, твоего отношения ко мне это не изменит. – Он стиснул мое запястье, а я испуганно замерла, уходя от его взгляда. – Ты права... Я вел себя как последний засранец. Не сегодня, разумеется, а четыре года назад. Меня не очень заботило, что ты чувствуешь. Красивая глупая девчонка, которой надо радоваться, что я на ней женился. А потом...
Бессонов оказался слишком близко, так близко, что меня бросило в жар, и взгляд метался по комнате, лишь бы не видеть его лица, его глаз...
– Мне больно, – пискнула я, и он отпустил руку. А я попятилась и тут же испугалась, неожиданно почувствовав себя виноватой. Он мог решить, что его слова и он сам вызывают у меня отвращение. – А если сегодняшнее нападение все-таки связано с убийством? – скороговоркой произнесла я, поспешно меняя тему.
– Поживем – увидим, – ответил Бессонов, глядя на меня с привычной усмешкой. – Если наш злодей вынужден прибегать к услугам дворовой шпаны – дела его из рук вон плохи. Спасибо, что привела мою физиономию в порядок. – Он поднялся и пошел к двери.
– Тебе непременно надо показаться врачу, – сказала я, адресуясь к его спине. Рука Бессонова замерла на дверной ручке, он повернулся и сказал непривычно мягко:
– Не вздумай себя упрекать. Это моя вина. Моя. Я мужчина, Инна, и я старше почти на целую жизнь. Спокойной ночи.
Утром я проснулась поздно. Слова Бессонова произвели впечатление, и полночи я думала о нем, о нашей совместной жизни, которую язык не поворачивался назвать семейной. Теперь собственное поведение не казалось мне безупречным. Чтобы избавиться от чувства вины, явившееся как по заказу, я начала вспоминать все свои обиды. Их набралось предостаточно, но большинство из них сейчас представлялось глупыми. И поделать с этим ничего было нельзя.
Открыв глаза, я еще некоторое время лежала прислушиваясь. Бессонов с кем-то разговаривал по телефону, до меня доносился только его голос, который он старательно понижал, так что слов не разобрать. Я вздохнула, с удивлением отметив, что будущее мне видится куда более смутным, чем несколько дней назад, хотя вроде бы наметились перемены к лучшему. Я по-прежнему девица без паспорта, но доказывать, что я – это я, живая и здоровая, не придется. Вернусь домой, получу новый паспорт и... Еще вчера я считала: единственным счастливым событием нашего четырехлетнего брака можно считать лишь предстоящий развод. А теперь? То, что было ясным и понятным совсем недавно, сегодня таковым не казалось.
Я направилась в душ, поймав себя на мысли, что боюсь встретиться с Бессоновым, должно быть, по этой причине в ванной пробыла долго, собираясь с силами, прежде чем появиться в гостиной.
Он завтракал в одиночестве. Кивнул мне и сказал:
– Присоединяйся. Не хотел тебя будить...
Я налила себе кофе, пробормотав:
–
– Ты имеешь в виду боевые ранения? О них я успел забыть. Горничная была слегка шокирована, увидев мою физиономию, а так полный порядок.
– Ты что, бритву дома забыл или решил отпустить бороду? – зачем-то спросила я.
– С чего-то надо начинать новую жизнь, – усмехнулся он. – Мужчина с трехдневной щетиной выглядит сексуально, одна блондинка почти убедила меня в этом.
– Это не та девица, которой ты оставил свою визитку? Или она брюнетка? – «Господи, что я несу?» – в отчаянии подумала я.
– Длительное воздержание не идет мне на пользу, – засмеялся он. – Сегодня всю ночь девки голые снились, не припомню такого со времен прыщавой юности. Мое вчерашнее геройство на тебя впечатления не произвело, придется искать радости на стороне.
– Желаю удачи, – в тот момент мои ночные мытарства показались мне идиотскими, с чего это я решила, что он способен на какие-то чувства... Ничего подобного. Да он просто смеется надо мной. Я всегда была пустым местом им и останусь.
– А тебе что снилось? – веселился он.
– Кошмары.
– Значит, тебе повезло еще меньше. Кстати, у меня есть новости.
Стыдно сказать, но, занятая своими мыслями, о деле, что должно было меня занимать, я почти забыла. Симпатий к Бессонову это обстоятельство не прибавило, взглянув хмуро, я переспросила:
– Новости? Какие?
– Дом, где мы были вчера, принадлежал некой Ядвиге Болеславской. Семь месяцев назад старушка скончалась в возрасте восьмидесяти девяти лет, проведя последнее десятилетие в интернате, нечто среднее между домом престарелых и психушкой. Сегодня утром Сергей навестил место скорби и выяснил: бабка давно съехала с катушек, состояла на учете и не реже двух раз в год оказывалась в стационаре, пока не зависла там с постоянной пропиской. Первое время ее навещала родственница, но потом решила, что в этом нет необходимости: старуха никого не узнавала.
– Она умерла семь месяцев назад? Кому же в этом случае принадлежит дом?
– Как раз сейчас Сергей это и выясняет, но кое-какие догадки имеются.
– Не испытывай моего терпения, – разозлилась я.
– Девичья фамилия Ольги – Болеславская, – сказал Бессонов. – Уверен, она и есть та самая родственница.
– Ольга? – Я растерянно таращилась на него, пытаясь оценить новость. – Она говорила, хозяина дома не могут найти... хозяина, а не хозяйку. И еще что-то о призраках, которые не дают ему покоя... Когда бабка оказалась в психушке? Я имею в виду, постоянное проживание?
– Десять лет назад, в конце апреля. Меньше чем за месяц до похищения.
– Кто жил там в это время? – заволновалась я. Бессонов развел руками.
– Выходит, что никто. Хотя, это еще предстоит проверить.
– Дом не мог пустовать. Каким образом в этом случае газеты за май месяц оказались на чердаке? – Я вскочила, прошлась по комнате, Бессонов наблюдал за мной. Остановившись рядом с креслом, в котором он сидел, я заговорила вновь: – Ты считаешь... – и замолчала.
– Давай повременим с выводами, – пожал он плечами.