Огонь сильнее мрака
Шрифт:
– Ладно, – сказал он и прочистил горло. – Ладно. Слушай… А не хочешь теперь к старикам своим вернуться? Они тебя, знаешь, ждут… Или от реки уйти не можешь?
– Уйти могу, – вяло сказала русалка. – Хозяина ты убил, теперь свободная. Пока он жив был – уйти не могла, почуял бы. Проснулся бы и вернул. А теперь – всё.
– Пробовала, что ли, уйти? – спросил Репейник.
– Пробовала. Много раз.
– Ну, дела. Так что ж – раз теперь свободная, может, вернешься?
Джил покачала головой.
– Мне к людям хода нет. Там теперь все знают... что рыбу – не я. Убьют.
Репейник задумчиво кивнул. Да, Гриднеры мертвы, тарг мертв, бояться
– А я-то здесь при чем? – спросил он. – Ты же, вроде, умная. Должна понимать, кто я такой, и чем занимаюсь.
– Ты не плохой, – убежденно сказал Джил. – Хозяина убил, а папу и маму – нет. И этого, усатого нёс. Он ходить не мог, Хозяин ноги сломал. А ты нёс. И сейчас... Когда вышла к тебе, хотел стрелять. Но не стал.
Репейник повертел в руках револьвер с безнадежно промокшими патронами.
– Допустим, – сказал он. – А если бы все-таки выстрелил? Ты почему меня не… – он смешался, пытаясь подобрать слово, – …не обездвижила?
Вдруг Джил что-то сделала со своим лицом. Дрогнул подбородок, растянулась верхняя губа, обнажая щучьи зубы, в уголках глаз собрались морщинки. Репейник с изумлением понял, что Джил улыбается.
– Я только один раз могу, – сказала она. – Кого увижу, того один раз только. Потом… ну, больше не могу.
«Ах вон оно что, – подумал Репейник. – Вот почему она меня не парализовала, когда попалась в ловушку».
– Можно с тобой? – спросила Джил снова.
Джон молчал.
Зачем нужны принципы?
Чтобы выходить из затруднительных положений.
Вот оно, затруднительное положение, сыщик. Что станешь делать с девчонкой-ублюдком, которая просит о помощи? Везти её в Дуббинг? Но мир – сам по себе, ты – сам по себе. Только попробуй сделать кому-нибудь добро – тебе же выйдет боком. Что будет потом, когда Джил предстанет перед судебными экспертами? А ведь придется предстать, она убила несколько человек, и поди докажи, что её заставил охотиться тарг. Возможно, русалку ждет вовсе не реабилитация – это простаку Кордену будешь заливать про добрых врачей из метрополии – а приговор и рудники. На рудниках же с ублюдками разговор короткий. Выходит, лучше бы ей не соваться в Дуббинг, да и вообще в города. А если сунется, то придется жить в тайне. Значит, кому-то надо её опекать, помогать скрываться, попросту кормить. Или – выправлять поддельные документы, сочинять легенду. Кто этим займется? Сыщик, у которого даже друзей-то нет, одни сослуживцы? Нет, в город ей путь заказан. Останется здесь, уйдет в леса. Поселится в болоте, станет на лягушек охотиться…
Он заметил, что стискивает зубы, и перестал.
Как хорошо мы умеем договариваться – даже с собственными принципами.
– Ладно, – сказал Джон. – Что-нибудь придумаем. Пошли.
Джил подалась из воды. Сыщик напрягся. Русалка медленно протянула руку.
– Я… – начала она и замолчала, вспоминая слово, а потом закончила: – Спасибо.
На запястье Джона легла девичья ладонь. Репейник опустил глаза. У Джил были длинные пальцы с обломанными ногтями, и вблизи под кожей просвечивали синеватые жилки. Он ощущал, как рука Джил, вначале холодная, теплеет, греясь от его руки. Еще он ощущал, как бьется пульс русалки. А больше ничего не ощущал.
Ни чужих мыслей.
Ни чувств.
Ни боли.
«Быть того не может, – подумал Джон. – Ни один человек… Быть того не может».
– Сколько будет
Джил широко раскрыла глаза.
– Четыре, – сказала она и прибавила с легкой обидой: – Ты не гляди, что я деревенская, я в школу ходила… – она помедлила, – до того, как…
Она замолчала и убрала руку. Солнце поднялось высоко и жарило вовсю, птицы в кустах шумно делили территорию, в реке неподалеку плескалась рыба, совершенно не смущаясь близким присутствием двух разумных существ.
Репейник встал, снял куртку и протянул её Джил.
– Вылазь, – сказал он. – Сейчас это накинешь, а в городе купим что-нибудь по размеру.
Конец первой истории
История вторая. Сомниум
– Стой, где стоишь. И руки покажи.
Джон медленно поднял ладони. Голос доносился из маленькой кабинки в углу. Здесь, в здании старой фабрики, было полно таких кабинок – крошечных закутков, выгороженных листовым железом, призванных защитить укрывшегося внутри рабочего от брызжущих химикатов, летящих искр или еще какой-нибудь производственной дряни. Кабинка была ветхой, как и всё вокруг. На уровне пояса в ржавых железных листах было проделано окошко размером с ладонь. Из окошка на Репейника глядел ствол ружья.
– Пушку на пол. На пол, живей! Дулом к себе!
Джон вытянул револьвер из кобуры и, присев, осторожно положил на грязный решетчатый пол. В отверстия решетки была видна рябая от ветра речная вода – далеко внизу. Заброшенная фабрика стояла на берегу Линни, один из корпусов вдавался в реку и нависал над водой, опираясь на покосившиеся замшелые сваи. Сюда-то и велено было придти Джону.
– Руки за голову и подходи. Только не быстро. Скажу, когда хватит. Пошел, сука-вошь!
Репейник сделал несколько шагов, не отрывая взгляда от ружья. Ноги хрустели по ржавчине, под далеким потолком ворковали голуби. Пахло гнилью, птичьим пометом, и наносил временами сквозняк какую-то слабую, но удивительно мерзкую вонь, будто где-то рядом лежала груда удобрений. Глупо было идти сюда, и вдвойне глупо – одному. Но другого выхода не оставалось. «Старый завод што в пригароде близ Тартейна. В шесть часов. Прихади без никого. ПС Я все про тебя Знаю». Записка ждала его под дверью.
– Стоять! Теперь поговорим.
Джон остановился.
– Руки можно опустить? – спросил он, не повышая голоса.
Из кабинки донесся смешок – высокий, сиплый.
– Можно. Можешь хоть в жопу себе засунуть. Но учти, вся эта решетка под тобой – сбросовый люк. Сюда раньше дерьмо всякое свозили со всего завода. Отходы, сука-вошь, производства. (Джон опустил руки). Раз в неделю внизу становилась баржа. Люк открывался, отходы – в баржу. Быстро и легко. Чтобы люк открыть, надо рычаг потянуть. А рычаг у меня здесь, в будке. До сих пор работает. Дерну – враз искупаешься, – голос в кабинке заржал.
– Откуда ты всё это знаешь? – спросил Джон спокойно. – Работал здесь?
В кабинке глухо выругались. Ствол ружья нервно мотнулся.
– Хватит языком чесать, – сказал со злостью голос. – Слушай сюда, сука-вошь. Я в курсе, кто ты есть. Будешь мне платить, или об этом узнают у тебя на службе. Понял?
– Понял, – кивнул Джон. – И кто я есть?
– Ублюдок ты. Погаными чарами порченый. Мамка тебя в порченом брюхе носила. И ублюдка выносила. Дитя войны, сука-вошь. Все верно, или я где ошибся?