Огонь в океане
Шрифт:
— Ну, теперь дни Гитлера сочтены! — начал минер нашей лодки лейтенант Глотов, как только мы вышли из помещения.
— Будет большая и тяжелая война, Николай Васильевич, — очень серьезно заметил Иван Акимович. — Нельзя умалять силы врага. Не впадайте в ошибку. Мы, большевики, трезво должны оценивать обстановку.
— Против нас, по-моему, фашисты долго не смогут устоять, — поддержал я Глотова.
— Смотря что считать за долго, — пожал плечами Иван Акимович. — Во всяком случае, это будет не в два дня, а дольше, и намного дольше, Ярослав Константинович!
—
— Да, — как бы нехотя, ответил Иван Акимович.
— Ну-у?!.
— Неужели?..
— Да не может быть!
— Это же самоубийство! Ну, держись, гадина!..
— Сейчас будет по этому вопросу правительственное сообщение. — Станкеев указал на громкоговоритель, прикрепленный на столбе. — Прошу прослушать вместе с нашими подводниками.
Экипаж подводной лодки выстроился у громкоговорителя на пирсе. Здесь же собралась большая группа рабочих и инженеров судостроительного завода.
— Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться, — услышал я голос корабельного весельчака Михаила Пересыпкина. Круглое лицо его почти всегда улыбалось, но на этот раз я на нем прочел ужас. Да, именно ужас.
— Разрешаю, — сухо ответил я, внимательно посмотрев ему в лицо.
— Война началась, да?
— Да, началась.
— Бомбили, говорят... Одна бомба, говорят, упала на улице Фрунзе, там, где...
— Что где? Говорите!
— Там, где живет моя... невеста! — Пересыпкин, видимо, ожидал от меня укора и скороговоркой произнес слово «невеста».
— Не думаю, чтобы ваша невеста так уж сразу и погибла, — сочувственным тоном ответил я, хотя не был уверен, что утешу матроса, — ведь от бомбы же погибают не все, кто живет в доме...
«Слушайте, говорит Москва!..» Внимание всех приковал громкоговоритель. Люди замерли. Между словами диктора четко было слышно шуршание матросских черных ленточек, которые трепал легкий утренний ветерок.
Суровые и сосредоточенные слушали подводники сообщение.
Напротив меня стоял рабочий судоремонтных мастерских Метелев, которого знали на лодке все и в знак уважения иначе, как дядя Ефим, к нему не обращались. Его высокий лоб нахмурился, покрылся испариной, глаза зло блестели. Когда диктор передал последние слова сообщения, Метелев все продолжал думать, застыв в прежнем положении.
— Дядя Ефим, — шустрый молодой матрос Додонов вывел старика из состояния оцепенения, — вот были бы помоложе, глядишь, третий раз бы пришлось воевать. Наглецы эти фашисты, правда?
— Наглецы-то наглецы, а воевать все равно всем нам придется. На всех дела хватит, я думаю...
— Что вы, дядя Ефим? Кто же вас пустит на войну? Да нам бы, молодым, не опоздать. Может, и мы приготовим кораблик с таким опозданием, что...
— Ваш кораблик через неделю будет готов, можешь не бояться. — Метелев взял гаечный ключ в руки д приготовился уходить.
— Будет ли через неделю готов, неизвестно, а потом... Через неделю может быть тоже поздно! — выпалил Додонов, очень сдружившийся с Метелевым за время строительства подводной лодки.
— Товарищ старший лейтенант, — вполголоса спросил меня боцман Сазонов, —
— Думаю, успеем. Лодка скоро будет готова, — нерешительно ответил я.
В победе над фашистской Германией никто не сомневался. Члены нашего экипажа даже и не думали о тех трудностях, которые неизбежно влекла за собой война. Но мысль о том, что война может закончиться раньше, нежели мы в ней примем участие, беспокоила всех подводников.
Наша подводная лодка не была исключением, Точно такие же опасения охватили матросов и старшин и других подводных лодок и надводных кораблей флота. И очень часто люди, прибегая ко всевозможным уловкам, правдами и неправдами старались попасть на сухопутный фронт, лишь бы принять поскорее участие в разгроме гитлеровских полчищ.
Рабочие на своем митинге приняли решение закончить ремонтные работы на «Камбале» в пятидневный срок и к следующему воскресенью подготовить корабль к сдаче. Теперь работы шли беспрерывно, круглые сутки. Одновременно происходили электросварка, клепка, монтаж и установка множества машин и боевых устройств.
Подводники работали, как во время аврала, — не покладая рук, не делая перерывов для курения, не присаживаясь даже для того, чтобы спокойно пообедать.
В центральный пост ко мне пришел Миша Пересыпкин. Он долго мял в руке грязную паклю.
Я выпустил из рук карту, над которой работал с корабельным штурманом лейтенантом Любимовым, поднял голову и встретился глазами с матросом.
— Конечно, — тянул он, еле заметно переминаясь с ноги на ногу, — сейчас не время, совсем, конечно, не время, но... я ее очень люблю!.. Думал, скоро демобилизуюсь, конечно, хотел жениться. А сегодня-бомба упала прямо на ее дом. К ней должна была приехать моя мама... Может, и она... Разрешите, товарищ старший лейтенант, сходить посмотреть! Может быть, живы!
— Хм. — Я неопределенно посмотрел на слегка рябое и на редкость добродушное лицо Любимова, как бы спрашивая у него совета.
— Товарищ старший лейтенант! — Любимов сделал неопределенный жест. — Святую любовь как не уважить?
— Вы правы, черт побери! — решил я. — Через час быть здесь. Полчаса туда, полчаса обратно, и несколько минут еще останется, чтобы поцеловать невесту...
— Товарищ старший лейтенант! — взмолился Любимов. — Молодые целуются долго. Дайте им полчаса на это святое дело... невеста ведь...
— Беги! — скомандовал я матросу. — Через полтора часа доложить о возвращении!
Пересыпкин исчез, словно растворился на наших глазах. Мы даже не заметили, через какой люк он выскочил из отсека.
— Хороший парень, — заключил Любимов. — Аккуратный, веселый, дисциплинированный. К службе относится отлично.
— Продолжим наше занятие! — с невольной улыбкой глянул я на лейтенанта. — А ваша симпатия к весельчакам давно известна.
Лейтенант Евгений Любимов действительно был склонен пошутить сам и с величайшим удовольствием слушал остроты, прибаутки и анекдоты. Его часто можно было видеть на досуге верховодившим матросской веселой «травлей».