Огонь в океане

Иосселиани Ярослав Константинович

Пересыпкин имел в виду случай, когда он был наказан мною за опоздание на разводку дежурно-вахтенной службы.

— А где. Мина сейчас? — вдруг вспомнил я. — Ведь она была в Севастополе.

— Мина-то? — Пересыпкин расцвел. Со своими торчком стоявшими усами он напоминал в эту минуту котенка, готового вспрыгнуть на стол.

— Мина, говорят, замуж вышла за какого-то разгильдяя! — крикнул кто-то из толпы матросов.

— Вот в это уж никто не поверит. Она порядочная девушка, — заступился Свистунов.

— Мина,

конечно, была здесь, — Пересыпкин не обратил внимание на насмешки товарищей, — а сейчас на фронте.

— Пишет?

— Редко, конечно, — матрос понизил тон.

— Ну и редко! — расхохотался друг Пересыпкина Додонов. — Да он писать ответы не успевает.

— Как это не успеваю? — пробрало, наконец, Пересыпкина. — Конечно, не успеваю, когда враз приносят кучу писем, а потом... по два месяца нет.

В последний раз беседовал и шутил я с подводниками «Камбалы». После Пересыпкина разговор зашел о матросе Додонове, затем вспомнили Сазонова, Калякина, н так более половины экипажа были «проработаны» веселыми матросскими шутками.

Поздно вечером меня провожали подводники «Камбалы».

Стоя на подножке камуфлированного вагона военного поезда, я по очереди еще и еще раз жал руки бежавшим за поездом подводникам.

— Вы побрейте все же усы! — крикнул я Пересыпкину, который третий раз прощался со мной. — Стариком быть всегда успеете!

— Кто его знает, успею ля! Война! Мина говорит...

Последние слова рассмешили товарищей, но я так и не узнал, что говорила Мина своему жениху.

Рано утром 17 июня 1942 года поезд доставил меня на станцию назначения.

До места базирования подводных лодок я шел пешком.

В поезде я был погружен в дерзновенные мечты о своем боевом будущем. Шагая же вдоль пыльного шоссе в то ясное летнее утро, я вдруг испытал тревогу. Такое чувство, вероятно, испытывает каждый, кто приближается к чему-либо заветному, манящему и в то же время новому, неизвестному.

Я припоминал детство, родных и знакомых. В те далекие годы я мог получить любой совет от дедушки, от отца и матери.

Теперь они ничего не могли мне посоветовать. Моя жизнь ничем не напоминала их жизнь.

Я поднялся на вершину холма. Подо мной лежала небольшая бухта, сплошь заставленная разнокалиберными морскими судами. Из леса корабельных труб там и сям тянулись вверх столбы дыма.

Спустившись с холма, я пошел по тропинке, с обеих сторон заросшей колючим кустарником, густо обвитым ежевикой, кургантеллой и другими вьющимися растениями!

Эти болотистые, непроходимые заросли, прозванные «кавказскими джунглями», — излюбленное пристанище шакалов и лягушек — окружали плотным кольцом место базирования наших подводных лодок.

Вскоре я увидел перед собой каменное двухэтажное здание, выстроенное на небольшой возвышенности у самой бухты. В нем размещалась, береговая база подводных лодок. У подножия, в конце

цементной лестницы, в тени эвкалиптов стояло несколько скамеечек. Это место прозвали «беседкой споров». Несмотря на ранний час, у «беседки» было довольно многолюдно.

— Вот он, приехал! — первым заметил меня мой давний знакомый командир подводной лодки Дмитрий Суров. — Сваны приехали! Теперь дело будет!..

Навстречу мне поднялись и другие, командиры подводных лодок: Борис Кудрявцев, Астан Кесаев, Михаил Грешилов, Евгений Расточиль и Сергей Хаханов.

Начались рукопожатия и поздравления. Меня стали расспрашивать о боевых делах подводных лодок соединения контр-адмирала Болтунова.

Беседа прервалась только тогда, когда командир дивизиона узнал о моем приезде и прислал посыльного с приказанием немедленно явиться к нему.

— Доложи комдиву и возвращайся! — напутствовал меня Кесаев.

Я побежал на плавбазу подводных лодок, где размещался штаб дивизиона.

— Первый раз вижу командира корабля, которого приходится чуть ли не на аркане тащить, чтобы представился, — с укором произнес командир дивизиона капитан второго ранга Хняйнен. Это был рослый офицер с крупными, волевыми чертами лица.

За свою службу во флоте я во второй раз попал в подчинение Льва Петровича Хняйнена.

Хняйнен был вежливым, мягким человеком, умевшим сохранять с подчиненными простые, товарищеские отношения и в то же время требовать строжайшего и беспрекословного повиновения во :всех вопросах службы. Не помню случая, чтобы он отдавал приказание в повышенном тоне, и все же его приказания исполнялись точно и ревностно. В часы отдыха мы знали Льва Петровича веселым, остроумным человеком, лишенным чванства и заносчивости. Всесторонне развитый человек, он был всегда желанным собеседником в обществе.

— «Малютка» потерпела аварию, вы знаете, конечно? — перешел Лев Петрович к ознакомлению меня с обстановкой.

— Никак нет, не знаю!

— Во время зарядки взорвалась батарея. Такие случаи бывают только вследствие... как вы знаете...

— Неправильного ухода.

— Так точно! — Лев Петрович тряхнул трубкой о край пепельницы и пристально посмотрел на меня. — И они, надо полагать, эту истину знали... Знали, а требования инструкции не выполняли.

— А жертвы были? Или обошлось...

— Погибло несколько человек... И раненые были... С этим подробно ознакомитесь, я полагаю, по документам. Теперь хочу вам сказать, что экипажу нужен оптимизм. Да, оптимизм, я не оговорился. Уверенность в собственных возможностях, в победе! У вас этого, по-моему, хватает. Даже больше, чем...

— Да, — сконфуженно опустил я голову, вспомнив о том, что в начале моей службы на подводном флоте Лав Петрович как-то наказал меня именно за фантазерство и излишнюю самонадеянность.

— Помните? — подмигнул мне комдив.