Ограбление по-беларуски
Шрифт:
В субботу утром Рыгор снова поссорился с татой из-за музыки. Рыгор готовился к походу в баню и уже собрал в синюю спортивную сумку с эмблемой в виде двух скрещённых клюшек всё необходимое: чистое бельё, полотенце, сандалии, шапку и рукавицы. Принёс из ванной шампунь, мыло, мочалку, чёрный кусок пемзы и маленькие ножницы, а из кухни — заранее купленную бутылку «Сябра». Теперь оставалось сходить на балкон, где хранились веники. Он уже решил, что возьмёт с собой старый дубовый, его как раз хватит на сегодня, а потом можно будет сразу выбросить. Рыгор постучал в дверь татовой комнаты
— Присядь, мой юный друг.
— Не, тата, я только за веничком! Сегодня суббота, я в баню.
Рыгор с непринуждённым видом проследовал на балкон. Раздвинув висящие на бельевой верёвке веники, он нашёл дубовый и снял его. Выглянул вниз, во двор: там прохаживались непременные дядя Василь и дядя Михась. Дядя Василь делал энергичные жесты руками. Тата крякнул, слез со стула и тоже вышел на балкон, доставая из пачки сигарету.
— Выбираю вот, кого послушать, Палестрину или Пёpселла. Чтоб выходные с самого начала хорошо зашли, в правильное горло, — тата засмеялся и чихнул. Рыгор тоже хохотнул для вежливости и из лучших побуждений предложил ему послушать Скрябина.
— Скрябина? — произнёс тата медленно. Опершись на плечо Рыгора ладонью, он выглянул вниз и помахал рукой дяде Василю и дяде Михасю, но те не заметили. — Скрябина только если вместе с тобой, один я с ним не справлюсь.
— Так я ж сейчас в баню иду. Разве что вечером, — отказался Рыгор, вылез из-под тяжёлой татовой ладони и шагнул в комнату. — А вы пока сами попробуйте, не пожалеете. Когда в одиночку, то даже лучше понимаешь.
Навязчивость таты и его манера класть руку на плечо иногда до крайности злили Рыгора. Так и сейчас, он вдруг не удержался и выдал тате обидный анекдот, который до этого не собирался ему рассказывать:
— Слушайте анекдот, тата. У композиторов барокко идёт перекличка. — Пахельбель! — Я! — Палестрина! — Я! — Пёpселл! тишина… Пёpселл! тишина… Пёpселл, мать твою paзэтaк!! — Я! — Ты что молчишь, мyдeнь?! Слух потерял?! Когда называют твоё дoлбaнoе имя, ты должен сразу отвечать! Три наряда вне очереди! Понял, тетерев? — Так точно, товарищ Бах!
Тата скривился, как будто в рот ему попала гадость, а выплюнуть её было некуда.
— Отвратительный анекдот! Во-первых, чтоб ты знать хотел, Палестрина к барокко никакого отношения не имеет. Ты б хоть не выставлял своё невежество напоказ.
— Да пофигу, тата. Что Палестрина, что Перголези, всё едино. Вот готовите вы отлично, тата, а в музыке почему-то упорно питаетесь консервами и полуфабрикатами. Вы свежую пищу пробуйте! Пару раз попробуете — и войдёте во вкус. Потом уже консервы в рот не полезут.
Тата снисходительно взглянул на Рыгора и стал разминать сигарету.
— Шутишь? Думаешь, я не знаю Скрябина? Когда-то по молодости я даже сильно увлекался сочинениями этого господина. Но с тех пор прошло много лет, я постарел, и мой желудок уже не принимает манерность. Скрябин? Позёр и ломака с претензиями на космические откровения. Я бы даже так сказал: Скрябин — это последняя стадия болезни под названием «романтизм», когда ткани уже начинают
Рыгор был уже готов — и возмутиться, и обидеться, и за себя, и за Скрябина, и за романтизм — и спор покатился по застарелой колее.
— А эти ваши Палестрины холодные и пустые! Как завитушки на париках. Золочёные вензеля и вонючие виньетки. Не понимаю, как только уши не вянут? Механическая шарманка!
— И Альбинони тебе шарманка? — поднимал брови тата.
— Альбинони вообще мyдaк! — запальчиво отмахивался Рыгор. — Стеклянная игрушка! Ни сюжета, ни содержания!
— И Букстехуде тебе мyдaк? И Фрескобальди? — деланно поражался тата, чтобы раззадорить Рыгора.
— Всё лучшее, что они понаписали, только тем и хорошо, что местами на Бетховена похоже!
— На Бетховена похоже? Ну, может, и похоже… Но я бы это сравнил с первой морщинкой на лице красавца, которая даже красит его, придавая живости, — наставительно и серьёзно сказал тата и громко высморкался в платок. — Но когда его лицо становится похожим на печёное яблоко… Уродство, друг мой, а не красота.
Рыгор слышал слова таты, но не вдумывался в них, он гнул свою линию. Ему казалось, что его убеждения мощны, как танк, что он сейчас раздавит и сровняет с землёй татовы слабые и нелогичные воззрения.
— Одна только «Неоконченная симфония» Шуберта круче всех ваших напудренных париков, вместе взятых. При всём моем уважении, тата. Вы хоть слушали его?
— По-твоему, страдания по мельничихам заслуживают большего интереса, чем чистая абстракция? — тата зажигал сигарету. Рыгор знал, что сейчас начнутся плевки в пепельницу, и от этого раздражался ещё больше.
— Причём здесь мельничиха? Я вам о симфонии говорю. Но пусть даже и мельничиха, хрен с ним! Мельничиха — это реальная жизнь! Любовь! А все эти ваши канцоны — просто тупые погремушки. У кого нормальной жизни нет и эмоций нормальных, вот тот в погремушки и бренчит.
— Нет уж, сынок, вся жизнь, да и музыка сама по себе намного шире таких эмоций. Вот попробуй, убери из этих песен мельничиху, и что останется? Ничего, кроме зова самца к самке. А ведь должно оставаться. Ты молод, как Шуберт, гормон играет в тебе, — тата подмигнул, — и искажает пропорции мира. Дело даже не столько в сексуальности, сколько в общей антропоцентричности. Ты почитаешь человека за точку отсчёта, а ведь он не более как незначительная частность, без которой можно легко обойтись, — тата выпускал дым и сплёвывал.
— Легко обойтись, да? Ну попробуйте!
— Погоди, а завтрак!..
Но Рыгор, красный от гнева, хлопнул дверью и вышел прочь. Проверил, не забыл ли чего для бани. Когда он завязывал шнурки, из комнаты таты уже доносились звуки какой-то дешёвой сарабанды. «Я его когда-нибудь убью, этого старого хрыча! Он просто издевается надо мной — знает, что я никуда от него не денусь». Рыгор представил тату в парике и лосинах, подпрыгивающим на зеркальном паркете под звуки клавесина, и это немного его развеяло. Сбегая по лестнице вниз, он подумал — что он мне парит? Невозможно быть человеком и не быть точкой отсчёта! Разве не человек породил даже эти кастрированные канцоны? И что романтическую музыку тоже можно представить в виде абстракции, только гораздо более сложной, по сравнению с барокко. Но где же, чёрт, взять наконец деньги на квартиру?