Ограниченные невозможности. Как жить в этом мире, если ты не такой, как все
Шрифт:
Значит, те, кто выжил, видят, что в ее окнах каждую ночь горит свет. Значит, когда-нибудь придут.
Очкарик все-таки споткнулся о кусок покореженной арматуры, немного не дойдя до крыльца, почти удержался на ногах, но все же кривая железка с опасно острыми краями больно покарябала ему ногу. Пытаясь удержать равновесие, он слегка завалился на Психа, тот дернулся, испугавшись и тоненько вскрикнув, и чуть не свалил Корявую.
– Тихо! Что еще? – Каланча повернулась
– Мы почти пришли. Толстый, возьми Очкарика за руку и веди его, здесь уже совсем темно. Сейчас зайдем в сени, там вообще темень. Здесь высокое крыльцо. Заика, а ты помогай мне с Корявой, возьми ее за другую руку, здесь очень высокая ступенька.
– Я не пойду. Это не наш дом. Мы жили в другом доме. В этот я не пойду. Это не наше крыльцо. Я хочу в наш дом. Отведи меня в наш дом. – Псих закачался, попятился от крыльца и чуть не наткнулся спиной на кривой штырь, торчавший напротив его спины.
– Стой! – еле успела подхватить его Каланча. – Я же тебя предупреждала. Вспомни, о чем я говорила с тобой перед выходом. Ну же! Вспоминай!
– Нам нужно переселиться в другой дом. Ты нашла дом, в котором будет тепло, потому что там есть печка. А скоро наступят холода. Но я не хочу в другой дом. Я хочу в наш. В нашем доме три комнаты, один туалет, четыре вентиля, восемь окон… – Псих, как всегда, не смотрел на нее, говорил куда-то в темноту, начиная раскачиваться.
Она присела на корточки, повернула его голову к себе:
– Посмотри на меня, Псих. Я понимаю, как ты не любишь, когда все меняется. Тебе всегда это кажется плохой идеей, всегда чудится опасность. Тебе трудно привыкать к новому. Но мы должны это сделать, слышишь? Иначе мы все погибнем. Понимаешь? – она старалась заглянуть в его глаза, но уже знала, что ее затея обречена на провал. Можно повернуть его голову, но невозможно заставить его смотреть на нее. Он всегда смотрит сквозь нее, как будто она прозрачная. Ну почему для нее это так невыносимо?
– Так, послушай. В новом доме нам тоже нужно будет посчитать все вентили, окна, двери, комнаты и даже розетки. Я надеюсь, ты поможешь мне, я одна не справлюсь. Поможешь? Будешь отвечать за инвентаризацию. А еще там есть печка и дрова. Неисчислимая куча дров, их вообще, кроме тебя, никто не сможет посчитать.
– Я посчитаю. Неисчислимой кучи не бывает, всегда бывает определенное количество. В нашем доме было четыре вентиля…
– Знаю, знаю. Вот и отлично, пойдем, – они вернулись к остальным. Толстый уже взобрался на крыльцо, и они вместе с Заикой затаскивали Корявую. Очкарик тер ногу и растерянно оглядывался по сторонам.
Женщина
Она сто раз пожалела, что они не вышли раньше. Темнота наступила быстрее, чем в те два дня, когда она ходила на разведку. Она не учла, что сегодня очень пасмурно, и даже день казался сумеречным, что уж говорить о вечере. Они едва успели до полной темноты. Она постарается на ощупь найти свечи. Объявив детям игру «Статуя», она оставила их в сенях, на ощупь нашла входную дверь и вошла в дом.
Свечи лежали в шкафу – вперед и направо. Надо было заранее достать их и положить на стол, да и подсвечники найти. Но кто же знал, что придется здесь шарить в полнейшей темноте. К счастью, все оказалось там, где она ожидала: и шкаф, и свечи. Зажигалка в кармане, и… да будет свет.
Она вернулась в сени. Дети честно исполняли команду «замри». Скомандовав статуям ожить, она помогла им зайти в дом. Осталось зажечь керосинку, которую она нашла еще несколько дней назад, и станет совсем светло.
– Сегодня играем в игру «чей бутерброд вкуснее», пьем воду – и спать, а завтра будем пробовать топить печку.
– Я в т… я в ту… – Заика, белокурое голубоглазое чудо, смотрит на нее, широко открывая рот и мучительно стараясь извлечь из себя звуки.
– Она в туалет хочет, – договаривает за нее Толстый. Его руки испачканы, волосы висят сосульками, он явно волновался и вспотел.
– А ты откуда знаешь? – Ее давно забавляет желание мальчишки все время договаривать за Заикой.
– Знаю, – краснеет он, – я и сам хочу.
– Ну что ж, идем. Туалет здесь в странном месте. Бери лампу, – кивает она Заике, – а ты – свечку, остальные сели, достали из рюкзачков свои бутерброды…
– У меня руки грязные, я не могу бутерброды.
Она подходит к Очкарику и видит, что его руки в крови.
– Господи, ну где ты так? Где ты поранился?
– Нога у него, нога! – кричит Корявая и ковыляет к нему с другого конца кухни.
– У него кровь. Я не люблю кровь. Кровь – это опасно. Не должна быть кровь. – Псих снова начинает раскачиваться.
– Так, тихо все! Вы двое за мной. Вы трое ждать меня, я вернусь через минуту, и разберемся.
Она провожает детей в туалет. За этих можно не переживать, Толстый за всем проследит. Надо спешить к Очкарику, непонятно, что у него там с ногой. Только бы ничего страшного.
В комнате, освещенной тусклым светом свечей, Псих раскачивался над своим рюкзаком, не в силах успокоиться и достать бутерброды. Корявая уже нашла где-то воду и краем своего платья вытирала ногу очкарика. Без штанов тот выглядел совсем тощим.