Ограниченный контингент
Шрифт:
Полковник молчал и смотрел куда-то в стену, над нашими головами. У него было явно хреновое настроение. Ни прибауток, ни анекдотов…
– Садись, сержант. Тут такое дело… Война, которая идёт в Афганистане – совсем не то, к чему мы готовились последние сорок лет. Никаких танковых прорывов линий обороны, ядерных ударов и масштабных фронтовых операций на половину Европы… Где место, силы и цели противника предельно понятны. Наши боевые действия в ДРА – это, по сути, контрпартизанская борьба. Без линии фронта. Без правил и в необычных условиях. В горах против «духов» танкам делать особо нечего.
Лучших из вас скоро будут отбирать в элитные войска – в ВДВ, в морпехи, в пограничники. Так вот, боевые в Афганистане продлятся ещё долго, многие попадут туда. И там все вы станете пехотой, независимо от цвета петлиц, берета и тельняшки. Самым древним родом войск. Там вообще всё как-то по средневековому…
Над аудиторией висела мёртвая тишина.
Суббота. Взводные маются в канцелярии. Колчан привычно ноет:
– Вот я самый старый капитан в Вооруженных Силах, может быть. А от вас никакого уважения, блин. Ты, Цаплин, тоже капитана получил, а разве ж можно сравнить наши заслуги? Красавкин второй год уже в Академии бронетанковых войск учится, так хотя бы вспомнил, что через бывшего моего курсанта Прухина себе такое счастье поимел.
– Кончай, Миха, Толик сам поступил.
– Это неважно! Не перебивай меня, не мешай мне страдать и требовать любви и почтения!
Писарев смеется:
– Ну давай, этого, мы тебе пятую звездочку на погоны пришпандорим. И обзовем «старшим капитаном».
– Лучше отпустите меня домой пораньше! У меня ревматизм, который не позволяет исполнять службу. А ещё воспаление среднего уха, загиб пальца…
Цаплин перебивает:
– Напоминаю, что офицер может быть освобожден от службы только по двум медицинским причинам: отрыв головы и прободение матки! Головы у тебя и так никогда особо не имелось, а как насчет матки? Ха-ха-ха!
– Смейся, смейся! Я сейчас тебе быстренько настроение испорчу. Ты в курсе, что Прухин из окружного госпиталя возвращается?
Цаплин грустнеет.
– Блин, это как, Миша? Он же полгода лежал с контузией… Комиссовать обязаны!
– Ну-ну. Саня, ты давно журнал «Коммунист Вооруженных Сил» читал?
– Давно. С самого рождения не читал. Это здесь с какого боку?
– Партийная пресса всегда с правильного боку! Вот смотри. На тридцать второй странице.
Ничего не понимающий Цаплин берет из рук Молчанова журнал, читает вслух:
– «… на партийной конференции представителей тыловых организаций КПСС обсуждали передовой опыт по осеменению коров и опоросу…» Тьфу ты, ну молодцы тыловые коммунисты, своевременно осеменяют коров и поросятся без задержки – причём тут наш придурок контуженный?
– Ты, Саня, поосторожней с формулировками. Подпись глянь под статьёй.
– Ну подпись, и чего? «Начальник политуправления
– Вот именно! Так что теперь даже если твой Игорёк подорвёт училище и сожжет Боевое Знамя – всё равно до выпуска продержится. Ну что, настроение я тебе испортил, Саня? Пошел я домой?
– Да валите оба. Писарев, ты тоже иди, я посижу. Мои всё равно в культпоходе на Химмаше, на танцульки, небось, завалились. Дождусь уж. Пострадаю…
Сашка Ершов подождал, пока веселые Колчанов и Писарев скроются за поворотом, и проскочил в дверь казармы. Поднялся на свой этаж, капая кровью на ступени.
Дневальный ахнул:
– Санька, ты чего! В крови весь.
– На Химмаше отоварили гражданские, в «полтиннике». Ещё четверо наших там, заперлись в туалете. Зови сержантов. Только тихо, чтобы офицеры не просекли.
Сигнал «Наших бьют» в уставах не прописан, но исполняется в военном училище свято. Все, кто был в роте, в пять минут добежали до ворот.
– Открывай, молодой!
Второкурсники из наряда по КПП мгновенно распахнули створки. Вытянулись, отдавая честь.
Витька Шляпин выскочил на проезжую часть, остановил троллейбус. Испуганный водитель открыл переднюю дверь.
Витька проорал с площадки:
– Товарищи гражданские! Транспортное средство немедленно поступает в моё распоряжение. Приказываю покинуть салон. Водитель, гони на Химмаш без остановок, до Дома культуры имени пятидесятилетия Октября.
Забились в салон, тронулись. Испуганное мирное население на остановках провожало растерянными взглядами пролетающий мимо троллейбус.
Подлетели, выскочили, построились повзводно.
Шляпин командовал:
– Первый взвод остаетесь здесь, на приеме и сортировке. Второй и третий – внутрь, выгоняйте всех. Ершов, бери своё отделение, вытаскивайте наших из гальюна. Упавших не добивать, аккуратно. Баранов! Юрка, ты поосторожнее, убьёшь ещё кого-нибудь.
Полутяж Юрка хмыкнул.
– А чего я? Вон, Скачек тоже чемпион училища по боксу. Четырёхкратный!
Все заржали и споро двинулись исполнять приказ. Ремни на ходу снимали, наматывая на руку.
Запершиеся в «уазике» милиционеры с ужасом наблюдали за происходящим и вызывали по рации дежурного:
– Третий, третий! Троечка, твою мать, отзовись!
В зале мелькала примитивная цветомузыка, грохотала хриплая запись Юрия Антонова. Оклеенный осколками зеркала школьный глобус крутился под потолком, стреляя веселыми световыми зайчиками…
Вацлав Скачек ловко продрался сквозь толпу, вскочил на сцену. Шарахнул пряжкой ремня по диджеевскому пульту.
– Вырубай свою шарманку! Свет включи!
Антонов подавился на середине фразы «Море, море, мир бездо…». Гражданские жмурились от внезапного света, недоуменно пялились на сцену. Маленький Вацлав, чтобы его было виднее, вскарабкался на стол, кроша сапогами аппаратуру.
– Внимание! Танцы-обжиманцы кончились. Все на выход. Бегом!
Хмурый парень в наколках пробурчал: «А ты кто такой?» – и был немедленно вырублен коронным Барановским прямым. Остальные завизжали и бросились наружу, давясь в дверях.