Ох уж эта Люся
Шрифт:
«Похоже, да».
«Что делать будем?»
«Выполнять инструкции».
И Петрова, и ее коллега синхронно рванули к репродуктору. Так и есть, местное радио транслировало: землетрясение в Одессе, столько-то баллов, население просят срочно покинуть помещения, взяв с собой документы. Текст в репродукторе звучал торжественно, и от него в коридоре больницы стало страшно и как-то по-военному. Из палат стали выглядывать обеспокоенные мамочки, некоторые – с грудными детьми на руках.
– Почему нас не эвакуируют? – удивлялись они.
– Спокойно.
– Мы и правда должны их эвакуировать, – занервничала старшая сестра.
– Вдвоем? – логично парировала Петрова.
– Другого выхода нет, – настаивала напарница.
Люся зажмурилась, минуту помолчала и разразилась инструкциями:
– Во-первых, одних только мамочек в отделении не меньше двадцати человек. Умножаем на два – уже сорок. Плюс дети, лежащие без родителей. Во-вторых, если объявить эвакуацию, начнется паника, все бросятся к дверям, получится давка, могут затоптать друг друга. В-третьих, часть детей – лежачие, часть – под системами. Вообще, мы не сможем создать всем одинаковые условия для транспортировки.
– Тогда что делать?
– Я думаю, – пробурчала Петрова.
– Может, позвонить в приемное отделение или ноль один?
– Звони, – разрешила Люся.
Позвонить не получилось – связи не было.
– Я слышала, что во время землетрясения нужно становиться в дверном проеме.
– Как ты собираешься это сделать? В каждый проем должно встать не менее пятнадцати человек.
– Тогда что?
– Посмотрим, – решительно скомандовала Люся и распахнула дверь из процедурной в коридор.
Видимо, совещание длилось слишком долго. За это время большая часть мамочек успела обрядиться в байковые халаты и выстроиться в коридоре, всячески демонстрируя готовность покинуть отделение.
– В чем дело? – сурово спросила Петрова.
– Почему нас не эвакуируют? У нас дети!
– Эвакуации не будет. Можете расходиться по палатам, – в очередной раз проявила твердость строгая медсестра и направилась к входной двери.
– Вы не имеете права держать нас здесь! – заголосила не выдержавшая нервного напряжения мамаша.
– Имею, – отрезала Петрова. – Эвакуация больных всех отделений должна проводиться централизованно. Никакого приказа об ее начале пока не поступало.
Люся обернулась к напарнице, рассчитывая на поддержку, но никого не увидела: она осталась один на один с обезумевшими от страха мамочками. Стало жутко. Холодными и влажными от ужаса руками Петрова потянула на себя стоявшую в углу швабру, ловко перевернула в воздухе и резко вставила палку в проем между дверными ручками.
– Я сказала расходиться по палатам.
Люсины слова влетели в поле ненависти и страха. И тут потух свет. «Всё», – подумала Петрова и представила детали собственной смерти. Смерть выглядела не героически, а как-то натуралистично и мелко, словно иллюстрация к учебнику по судмедэкспертизе. Перед глазами возникли собственные бедные останки на оцинкованном столе: лоскутки белого
«Как-то мне нехорошо, – подумала Петрова и что есть силы зажмурила глаза, чтобы даже внутри не видеть. – Господи! – молилась она. – Ну почему сейчас? Ну почему так?»
Господь в диалог вступать не собирался, но, что странно, не торопились действовать и толпившиеся в коридоре мамочки. Заплакал чей-то ребенок. Петрова вздрогнула: «Началось!» На секунду сверкнул свет, озарив коридор, полный опасности. Люся почувствовала под ногами мощный толчок – и свет снова погас.
«Пора открывать дверь», – решила Петрова и потянула швабру на себя.
Та даже не шелохнулась.
– Черт, – выругалась Люся. – Заклинило.
Действительно, последний толчок оказался столь мощным, что одна из половинок входной двери в здании дореволюционной постройки просела, и швабру заклинило намертво.
– Что случилось?
Петрова повернулась на выдох толпы.
– Случилось землетрясение, – ответила Люся. – И входную дверь…
Она не успела договорить. Ее прервал звук, характерный для инфекционного отделения. Одного из детей стало безудержно рвать: малыш заплакал. Всхлипывание чередовалось с утробным рыканьем, отвратительный запах усиливался, и позыв к рвоте ощутила, думается, не одна Петрова. Просто на ней был белый халат, а не байковый, и он гарантировал власть над ситуацией.
– Кого рвет? – выкрикнула обладательница белого халата, довольно хорошо различимого в темноте.
– Колю рвет, – вразнобой доложили вдруг переставшие грозно молчать мамочки.
– Какого Колю? Фамилия? Палата?
– Семенова Колю, третья, – тонко завыла в темноте тоже, видимо, Семенова.
– Мамочки, напоминаю. Вы находитесь в инфекционном отделении. Семеновы поступили вчера вечером. Точный диагноз не установлен. Высока вероятность того, что он неблагоприятен и опасен для окружающих. У вас на руках дети. Любой их контакт с рвотным отделяемым может привести к вторичному инфицированию и утяжелению их и так нестабильного состояния. Настоятельно прошу разойтись по палатам, дабы избежать распространения опасной инфекции.
Петрова, конечно, несла полный бред: детей с острыми формами опасных заболеваний помещали в изолированные боксы, но она рассчитала верно: любая мать защищает собственное чадо, повинуясь инстинкту.
Первой от толпы отделилась Семенова – ей стало неловко при мысли, какой опасности она подвергла детей в отделении. Уходя, робко попросила сменную одежду и сыну, и себе. Остальные тоже как-то вдруг подчинились приказу, и коридор опустел.
Страх улетучился, на смену ему пришла тоска. Вновь вспыхнуло электричество, но радостнее от этого Люсе не стало. Она вдруг увидела себя сверху, чужими бесстрастными глазами: широкий гулкий коридор, двери-двери-двери – и маленькая девочка в спущенных колготках с огромными очками на детском лице.