Охота на демиурга
Шрифт:
Эдигор сидел за столом и что-то писал, когда Эллейн бесцеремонно распахнула дверь, проигнорировав стражников, стоящих возле покоев императора днём и ночью, и, шагнув за порог, резко и как-то отчаянно выдохнула:
– Эд...
– Что случилось?
– Эдигор немедленно отложил в сторону перо и встал из-за стола. Элли, странно всхлипнув, бросилась ему навстречу, обняла изо всех сил и прижалась всем телом.
Она впервые плакала при Эдигоре. Тихо, почти беззвучно, он только чувствовал, как постепенно становится влажной рубашка на груди, и слабо вздрагивают плечи Эллейн.
– Элли? Пожалуйста,
Наконец она подняла голову. В зелёных глазах стояли слёзы, щёки были мокрыми, губы горестно скривились. Но не при каких условиях император не ждал того, что она сказала в следующий миг.
– Я убила своего отца.
Эдигор вздрогнул.
– Что?..
– Мне всегда хотелось знать, почему меня ненавидела мама.
– Элли говорила это, не отводя своих заплаканных глаз от лица императора, словно пыталась там что-то прочесть.
– Ведь именно так возникает проклятье Тени - когда мать ненавидит собственного, ещё не рождённого ребёнка. Я так хотела это знать... С самого детства, Эд. Что я сделала? Почему мама ненавидела меня настолько сильно, что я стала Тенью? И сегодня я наконец узнала... Я нашла её дневник.
Эллейн подняла руку и вытерла слёзы со своих щёк, а потом горестно ухмыльнулась.
– Не зря говорят, что не нужно лезть в прошлое, можно такого раскопать... Мою маму выдали замуж, когда она была очень молодой, у семьи были огромные долги и они решили пожертвовать одной дочерью. Отец был старше мамы на двадцать лет, и вместо того, чтобы пытаться наладить отношения со своей молодой женой, он, видимо, решил, что имеет на неё право, и брал силой. Мама описывала это всё в своём дневнике. Все те ужасные ночи, когда она старалась терпеть, зажимала себе рот, чтобы не закричать... Эд, я не выдержала, я пошла к отцу, когда узнала обо всём, хотела просто поговорить...
Элли закрыла глаза.
– Он ничего не отрицал. Сказал, что она не имела права ему отказывать. Мама была его женой, красивой женщиной, он хотел её, она не имела права на отказ... Я спросила, как он мог? Маме ведь было всего восемнадцать, она была почти ребёнком и не любила его. Он мог хотя бы попытаться смягчить её сердце, завоевать доверие, уничтожить это отвращение... Но отец даже не попытался. И только пожал плечами, когда я всё это бросила ему в лицо. Он до сих пор не понимает, что таким отношением убил маму!
Эллейн на несколько секунд замолчала, а затем глубоко вздохнула, словно собираясь с духом.
– Я в тот момент так разозлилась, Эд. Я почувствовала, как в моей душе будто вихрь поднимается, там гром гремел, дождь лил, а ещё - огонь, огонь был везде. И если в начале это ощущение было только внутри меня, то потом оно вышло наружу - и отец вмиг поседел, почернел, упал и забился. Я ничего не успела сделать - он превратился в горстку пепла за несколько секунд. Я даже не поняла, как это у меня получилось, я не контролировала собственную магию. Эд, надо сказать Аравейну, что я плохая ученица...
– и девушка хрипло, нервно рассмеялась.
Император осторожно прикоснулся кончиками пальцев к щеке Эллейн, нежно поцеловал в губы, а потом прошептал, ласково погладив её по голове:
– Хорошая, Элли. И человек ты тоже хороший. Не терзай себя.
– Я убила своего отца, Эд...
– Нет, - Эдигор покачал головой.
–
Спустя несколько лет император вспомнит эти мгновения, когда он целовал Эллейн, пытаясь утешить её, и подумает о том, что, возможно, именно смерть отца была началом конца для той Элли, которую он когда-то встретил в саду лорда Дросмейна.
Между тем Ана продолжала учиться быть императрицей. Она редко видела своего мужа по причине и его, и своей вечной занятости, но в те редкие минуты, когда им удавалось побыть вместе, Дориана с удивлением прислушивалась сама к себе и замечала, что ей нравится находиться рядом с Эдигором. Просто нравится. Она тогда была ещё слишком мала для чего-то большего.
Хотя иногда он злился на Ану, когда она делала что-то неправильно, не так, как он хотел. В первый раз, когда император сделал девочке замечание за обеденным столом - правда, они обедали только в компании Аравейна и Луламэй - Ана чуть не расплакалась. А Эдигор всего лишь сказал, что императрицы не должны так громко чавкать.
– Ваше величество, - Аравейн посмотрел на Дориану с явным сочувствием, - в Мирнарии так принято. У нас это признак отсутствующего воспитания, а там - комплимент хозяину дома или повару.
Эдигор нахмурился.
– Да, что-то такое припоминаю. Но я всегда считал, что это шутка.
– Нет, - буркнула его жена, громко хлюпнув носом. Император улыбнулся.
– Извини, Ана. Но впредь постарайся избавиться от этой привычки, хорошо?
По настоящему сблизились они лишь спустя три года. Эдигор тогда отсутствовал около двух месяцев - вместе с герцогом Кроссом отправился в земли гномов, там какие-то местные умельцы разработали новый вид доспехов, но для масштабного выпуска гномам требовалось разрешение императора. А на обратном пути Эдигор ещё нанёс визит вежливости светлым эльфам.
В общем, за эти два месяца Ана как-то привыкла к тому, что мужа в замке нет. И поэтому несколько удивилась, когда, встав однажды рано утром, услышала доносящийся с улицы звон стали.
Выглянув из окна, Дориана замерла. Одно мгновение девочке казалось, что на Эдигора напали, но потом она успокоилась, поняв, что просто стала свидетелем утренней тренировки своего мужа и Аравейна. Но в этот раз что-то изменилось, причём изменилось в ней самой - Дориана вдруг почувствовала, как что-то сжалось в груди, а к щекам прилила кровь, когда она, прижавшись к оконному стеклу, наблюдала за своим мужем.
Эдигор по-прежнему носил усы и бороду - впрочем, он не расставался с этим обликом с того дня, как стал императором - и Ана ощущала себя маленькой и жалкой по сравнению с ним. Но кроме этого чувства было что-то ещё. Что-то поднималось в ней, когда Дориана смотрела, как напрягаются мышцы Эдигора под тонкой, промокшей от пота светлой рубашкой, как быстро и стремительно он двигается, отражая выпады Аравейна, ни на минуту не теряя уверенности в своих действиях.
Ане тогда уже исполнилось тринадцать, и то утро стало первым откровением для маленькой императрицы, которая только начинала становиться женщиной. И весь день, сидя на уроке вместе с Луламэй, Дориана была непривычно тиха и молчалива - девочка старалась отрешиться от мыслей и чувств других людей, чтобы сосредоточиться на себе самой.