Охота на «кротов»
Шрифт:
В то время, когда появилась эта книга, в Вашингтоне широко распространилось мнение, что источником сведений Эпштейна был Энглтон, в своем более позднем произведении Эпштейн подтвердил это предположение [235] . Эпштейн признался, что начиная с 1977 года за десять лет он взял у Энглтона серию интервью. Во второй книге Энглтон цитируется прямо с восхищением.
У Энглтона имелись обширные связи в прессе, и ему удалось через Эпштейна и других поведать о своих горестях и своем уникальном видении мира. После своего падения он стал своеобразной знаменитостью, предметом нескончаемого восхищения журналистов, авторов научных книг, романистов и создателей фильмов.
235
Cm. Epstein IS. J. Deception: The Invisible War Between the KGB and the CIA. — N. Y., 1989.
Но
ЦРУ, пытаясь получить доступ к собственным бывшим досье, чтобы подготовить опровержение. Заявив, что ему необходимо изучить досье по делу Носенко, чтобы подготовить свои собственные показания в комитете, Энглтон получил только два из них; но в качестве компромисса, который, должно быть, выглядел подслащенной пилюлей, ему в итоге разрешили приехать в штаб-квартиру ЦРУ, где он некогда обладал такой огромной властью, и прочитать еще кое-какие секретные документы. Пришлось надеть значок посетителя [236] .
236
Во время посещения Энглтоном штаб-квартиры ЦРУ 29 марта 1979 года бывшего шефа контрразведки сопровождал его адвокат Филип Чабот-младший. Это было последнее «Ураї» Энглтона, и Чабот отчетливо припомнил эту сцену. «Я сидел рядом, а он просматривал документы и досье. Он пробыл там более четырех часов». Вскоре после этого Энглтон завершил подготовку своих секретных свидетельских показаний комитету, сказал Чабот.
Не имея в своем распоряжении ни агентов, ни отдела контрразведки, Энглтон тем не менее наносил ответные удары различными путями, используя оперативное мастерство, которое он оттачивал на протяжении более трех десятилетий. В Вашингтоне поползли слухи, что Колби — «крот». Но так или иначе их никогда нельзя было прямо связать с Энглтоном. Бывший шеф контрразведки усвоил позицию «я здесь ни при чем», когда его спрашивали о кампании слухов в адрес человека, уволившего его со службы.
Сам Колби, когда его спросили, не Энглтон ли обвинил его в том, что он законспирированный агент, ответил: «Я никогда не слышал от него ничего подобного. Слышал, что некоторые его помощники говорили об этом [237] . До меня дошли слухи, что сотрудники его отдела говорили, будто я «крот» или наподобие того, что большего вреда Управлению Колби не смог бы нанести, даже если бы был «кротом».
Несколько лет спустя мне позвонил Джим.
— Как ты? — спросил я.
237
В интервью журналу «Нью-Йорк» в 1978 году писателю Эпштейну был задан вопрос о том, было ли известно Энглтону имя «крота» в ЦРУ. Его опубликованный ответ: «Энглтон отказывается говорить, но один из сотрудников его бывшего отдела сказал мне с кривой ухмылкой: «Вы могли бы выяснить, с кем Колби виделся в Риме в начале 50-х годов»». См. The War of the Moles: An Interview with Edward Jay Epstein by Susana Duncan//New York. — Feb. 27, 1978.— P. 28.
— Чувствую себя не очень хорошо.
— Что ты хочешь этим сказать?
— «Нью рипаблик» на этой неделе сообщила, будто я сказал, что ты советский «крот».
— Джим, как я понимаю, ты этого не говорил, но кто-то из твоих (бывших) помощников сделал это заявление.
— Правильно.
— Что ты хочешь, чтобы я сделал?
Он не ответил.
— Я напишу письмо в «Нью рипаблик», в котором сообщу, что, насколько я понимаю, ты никогда не говорил этого.
Я отправил письмо, и оно было опубликовано [238] . Я часто думал, в чем же состояла его проблема? Подозреваю, цто он, видимо, боялся привлечения к суду за клевету».
238
New Republic. — Febr. 21, 1981.— P. 7.
И каков же был ответ Колби на слухи о нем, циркулировавшие по столице? «Я сказал, что я не «крот», — ответил он. — Ничего подобного. Все это чепуха.
В 1976 году Пол Гарблер, вернувшись из Швеции, потребовал провести официальное расследование туманных обвинений в свой адрес. Никто никогда не занимался бывшим руководителем московской резидентуры. Но по неофициальным каналам ему стало известно, что почти десятилетие он жил с тайным клеймом человека, подозревавшегося в том, что он — советский агент проникновения в ЦРУ. Именно этим подозрением объяснялась его ссылка на Тринидад на четыре года, когда его работа в отделе операций по Советскому Союзу должна была обеспечить успех его карьере.
В письме генеральному инспектору Управления Гарблер писал: «Я оказался жертвой обвинения, защищаться от которого мне никогда не представлялось возможности… Я был возмущен тем, как поступили с моей семьей и со мной. Без расследования, — писал Гарблер, — невозможно снять обвинение в нарушении безопасности. В конечном счете я хотел бы защитить себя и восстановить свое доброе имя» [239] .
Спустя восемь месяцев, в августе 1977 года, Гарблер получил письмо о. т Джона Блейка, исполняющего обязанности заместителя директора ЦРУ, в котором сообщалось, что «вопрос о нарушении безопасности полностью решен в вашу пользу». Впервые ЦРУ информировало, что против него выдвигалось обвинение в нарушении безопасности. Далее в письме Блейк признавал, что обвинение в Шпионаже действительно «неблагоприятно отразилось» на карьере Гарблера. «Ваши чувства разочарования и горечи понятны, — писал Блейк, — и мне остается только сожалеть, что время вернуть невозможно» [240] .
239
Письмо Гарблера генеральному инспектору Джону X. Уолдеру от 8 декабря 1976 г.
240
Письмо Блейка Гарблеру от 3 августа 1977 г.
Достаточно ли было извинений, полученных от ЦРУ? Поразмыслив над этим вопросом несколько месяцев и обсудив его с семьей, Г арблер решил— недостаточно. Он направил Стэнсфилду Тэрнеру, директору ЦРУ, просьбу о компенсации «для моей семьи и для меня за девять скудных и безрадостных лет». Обвинения, писал Гарблер, поставили под вопрос «мою лояльность Управлению, правительству и стране. Друзья и коллеги избегали меня, и я стал человеком, с которым держались осмотрительно, своего рода парией» [241] .
241
Письмо Гарблера Тэрнеру от 29 ноября 1977 г.
Гарблер нашел точные слова. Годами он читал недоверие в глазах своих коллег в ЦРУ. «Люди, с которыми я работал, переворачивали документы на столах, когда я входил в комнату, — вспоминал он. — Если я шел по коридору, а группа моих коллег о чем-то болтала там, то, увидев меня, они быстро расходились. На вечеринках друзья поворачивались ко мне спиной. Даже люди, хорошо меня знавшие, иногда умолкали на полуфразе, чтобы убедиться, не сболтнули ли они лишнего».
В конце декабря, за три дня до выхода в отставку, Гарблер получил ответ от Тэрнера, который сообщал, что находит гнусными необоснованные обвинения в нарушении безопасности, выдвинутые против него. При этом, писал Тэрнер, он ничем не может помочь. Выплатить компенсацию Гарблеру не представляется возможным, если конгресс не примет частный закон по этому вопросу. Допущена «несправедливость», добавил Тэрнер, тем не менее Управление отдает должное его многолетней отличной службе [242] . Что было равносильно сердечному рукопожатию, но никак не деньгам.
242
Письмо Тэрнера Гарблеру от 26 декабря 1977 г.
Двадцать с лишним лет спустя Гарблер проживал в Тусоне, куда он удалился с женой Флоренс. Говорил Гарблер без озлобленности.
«Я вышел в отставку 31 декабря 1977 года, — сказал Гарблер, — и удостоился традиционной церемонии проводов на седьмом этаже. Тэрнер не явился. Хелмс не явился. Энглтон не явился».
Через десять дней после выхода в отставку Гарблер в соответствии с заведенным порядком получил письмо от Стэнсфилда Тэрнера с выражением искренней признательности директора за «важную работу, которую вы выполняли, и глубочайшей надежды, что предстоящие годы принесут вам удовлетворение».