Охота на медведя
Шрифт:
— А теперь Корсакову нужно поднимать нефтянку.
— Да.
— И ты станешь нищим.
— Нет. Я стану мертвым.
— Дикие нравы... Пойдем посмотрим.
Коляска с Джонсом проскочила гостиную, выехала в другую комнату. Всю стену занимал громадный экран; в центре — Нью-Йоркский фондовый рынок; по периметру — данные со всех фондовых и валютных бирж мира.
Сверху высвечивалось число. Сегодняшнее. И месяц. Вот только год почему-то был обозначен иной — семьдесят третий.
Джонс нажал несколько кнопок на пульте. Данные с Московской
— Великолепная игра, молодой человек. Рискованная, но в целом — совершенная.
— О да. Меня сыграли втемную.
— Тебя кто-то сыграл втемную, ты сыграл кого-то втемную. Обычное дело.
— Хороша лишь та игра, что приносит победу.
— Ты читал «Старик и море» Хемингуэя, сынок?
— Да.
— Тогда ты поймешь. Ты победил свою «рыбу». Но у тебя не было всей информации. На тебя набросилась стая акул. Сказать, почему? Нельзя победить океан. Он живет по своим законам. Над ним не властен никто. — Джонс помолчал, пожевал губами, спросил:
— Корсаков намного вложился?
— Где-то на полмиллиарда, я полагаю.
— И ему стало жалко этих денег. И он решил послать тебя ко мне. Чтобы...
Ну что ж: он все сделал правильно. И не зря мне звонил... У него была та информация, которой не имел, кроме него, никто. Даже я.
Глава 98
Некоторое время Роджер Джонс смотрел прямо перед собой; на губах его играла странная улыбка. Он нажал крохотную кнопочку. Дверь открылась, к нему подошел человечек небольшого роста, наклонился к губам.
Сэр Джонс говорил ему что-то несколько минут. Потом молодой человек выпрямился и быстро скрылся за дверью.
— У него феноменальная память. Я отдал кое-какие распоряжения. Он их передаст дословно. И — никаких утечек.
— И — что дальше?
— Будем ждать. Я хочу вас спросить, Олег.
— Да?
— Зачем вам было это нужно? Так рисковать?
— Честно?
— Да.
— Мне хотелось что-то сделать.
— Для себя? Или?
— Моя страна бедна. Я хочу, чтобы так не было.
— Это мальчишество. Богатым быть не заставишь. Для некоторых людей «победить» — означает кончить жизнь на плахе. Или в притоне. Так уж они устроены. Я таких знавал. Что вы хотели для себя, Гринев? Денег?
— Нет.
— Так чего же?
— Сэр Джонс, вы помните матч-реванш за звание чемпиона мира по боксу между Джо Фрезером и Мохаммедом Али?
— «Манильскую мясорубку»? О да. Я присутствовал.
— Что каждому из них было нужно? Ведь оба уже были очень богатыми людьми.
И — очень известными. И рубились так, что... Зачем богатство, слава, поклонение, если они едва не убили друг друга? Просто каждый желал доказать себе и миру, что он — первый. Первый. В этом все дело.
Лицо сэра Джонса просияло.
— Да. В этом все дело. — Подумал, произнес:
— Пожалуй, я выпью еще бурбона. Сегодняшний день того стоит. И не будьте таким печальным,
Проигрывать нужно весело. Выигрывать — тем более.
Принесли бурбон, как потребовал старик — бутылку. Он налил себе в стакан, добавил льда, отпил:
— Вы знаете, сколько мне?
— Нет.
— Девяносто четыре. Это срок. Очень большой срок. За свою жизнь я заработал очень много. И — ничего не возьму с собой. Все, что ты сделал, — можно только оставить. Это когда уйдешь. А пока живешь... Да. Важно быть первым. Тут вы правы. Пожалуй, вечером я выкурю сигару.
Старик откинулся в кресле, и Олег счел, что он заснул.
Прозвонил телефон, сэр Джонс улыбнулся одними губами, подмигнул Гриневу:
— Ну вот, началось.
Поднес аппарат к уху:
— Да, Генри. Отчего же? Нет, Генри. Когда я ошибался? Ты не можешь этого помнить, тебе об этом говорили другие. А всякое слово — ложь. Особенно в нашем деле. Генри, мы живем в свободной стране, ты же знаешь... Нет. Я своих решений не меняю.
Джонс нажал отбой.
— Это Генри Криссенжер. Слышал о таком?
— Да.
— Очень беспокойный господин. Очень. Все, что я делаю, не вписывается в схему, так он сказал. Просто... Он, конечно, бывал в России, но никогда — с частным визитом. И никогда — зимой. Россия обречена на коммунизм. Нет, не в том понимании, что было у ваших вождей. Коммунизм в итальянском понимании — общественное самосознание. Как иначе не просто отопить огромную заснеженную страну, но и сделать ее великой? А разорвать русского медведя на «тысячу маленьких медвежат» — кому от этого счастье? Великому «китайскому дракону»?
Зачем прикармливать дракона — на свою голову? Но Генри этого не объяснить. Он закостенел в том времени, из которого вышел. Хуже другое: у него обязательства.
Только первенство освобождает от обязательств. — Старик вздохнул. — Да и то — не всегда.
Телефон прозвонил снова.
— Да, это дядя Роджер. Как здоровье, Збешек, как самочувствие? О чем мне было с тобой говорить? Ты — большого полета птица, я — старый больной человек.
Ты закончил уже свою книгу? «Большая шахматная партия», так, кажется? Что? Ты мне ее дарил? И я ее читал? Не помню, Збешек, не помню. Что? А, Россия... Да, это сделал я. — Старик хохотнул. — Меня уверили, Брежнев не будет против. Да?
Он против? А — кто это? Збешек, он просто баран. И пусть носит свои рога. Разве ему не подарила рога его милая Элизабет? Теперь? Веселюсь! Ты должен помнить, Збешек: когда веселится Веселый Роджер — всем остальным не до веселья. Помнишь Даллас? А проект «Ренессанс»? И — кто оказывался прав? Если не хочешь потерять девять миллиардов, не делай этого... Збешек, хочешь совет? Платный, конечно, иначе ты его не воспримешь... Жизнь — это не только политика. И не только интересы. И уж подавно — не «большая шахматная доска». А потому просчитать в ней можно все, кроме нее самой. И — смерти, разумеется. Ну да что мы о грустном? О, я верю в тебя, Збешек. Ты всегда был умным. Вернее — первым.