Охота на мух. Вновь распятый
Шрифт:
Иосиф вернулся домой, а через день заставил себя забыть и думать о Сол. Но в подсознании она уже утвердилась так прочно, что Иосиф уже не мог удовлетвориться лишь одной близостью, физической близостью, все в нем жаждало любви, страстной и всепоглощающей.
И провидица появилась как раз в тот момент, когда это чувство достигло апогея и переполненной чашей готово было выплеснуться на любого, случайно задевшего его.
Провидица поселилась рядом со дворцом Гюли, вернее, за дворцом, в ее же доме. И в первый же день постаралась попасться на глаза Иосифу. Он был ослеплен ее красотой и поражен
Иосиф попытался купить ее, но она только посмеялась над ним, дал задание двум дружкам похитить провидицу и отвезти к нему на дачу, — дружки как в воду канули, что было и на самом деле, только в воду они канули с камнем на шее и со вспоротыми животами, чтобы не всплыли даже в судный день.
Но после этого провидица первый раз улыбнулась Иосифу, и он, околдованный, готов был следовать за ней хоть на край света. Но она по-прежнему отказывалась встретиться с ним, а о том, чтобы пригласить ее в гости, не могло быть и речи, однако Иосиф, стоило ему только подумать о провидице, в тот же миг, даже если он стоял дома у окна, гулял по улице или гулял в кабачке, сразу видел ее перед собой, она ему ласково улыбалась и тут же исчезала.
Иосиф от любви к ней дошел до того, что не мог смотреть на других женщин или спать с ними.
Гюли с тревогой смотрела на угасающего сына, пыталась поговорить с ним, советовалась с ворожеей, но та, быстро и привычно разбросав карты, ахнула, и вдруг пена появилась на ее губах, ворожея заверещала тонким пронзительным голосом:
— Нет такой силы! Огонь уже горит в воде! Жените! Скорее жените его на Сол! Она — единственная, кто может спасти!..
И впала в транс.
Гюли пыталась было выяснить подробности, но все ее попытки были безрезультатны. Колдунья смотрела на нее с ужасом и молчала.
Гюли ушла от нее с твердым намерением все выпытать у сына, но тот ее слова пропускал мимо ушей или делал вид, что не слышит.
Твердо решив женить сына, Гюли пошла посоветоваться с Мир-Джавадом, но он ее не принял.
— Светлейший потерял жену и никого не хочет видеть! — словно извиняясь, вкрадчиво говорил ей секретарь Мир-Джавада. — Не беспокойте его! Когда он будет в состоянии заняться чужими делами, это, поверьте, не мои слова, он ими займется. Могу передать еще его мнение: заниматься устройством свадьбы сейчас неуместно…
Гюли поняла, что женить Иосифа на Нигяр, как было условлено, не удастся. Но недостатка в других невестах не было: каждый мечтал породниться со светлейшим. Гюли отказалась от услуг свах и сама ездила осматривать невест. Вспомнив слова ворожеи, она стала искать невесту с именем Сол, но те, которые имелись в наличии, были или уродливы, или глупы, или то и другое вместе взятое. Гюли не могла знать, что той, которая могла бы спасти Иосифа, уже не было в живых, а пепел ее праха был брошен в реку, самоубийц не хоронили, и для бедной матери не осталось даже могилы, чтобы оплакать свою несчастную дочь…
Иосиф ни о какой женитьбе и слышать не
В какой-то из дней Иосиф увидел во дворе дома трехметровую лестницу, он и сам не сумел бы вспомнить, но с этого дня в подсознании поселилась еще неясная мысль, крепнущая день ото дня все сильнее и сильнее, овладевающая постепенно и сознанием, чтобы, как только сознание ей сдастся, в тот же момент повести Иосифа за собой.
Провидица заманивала Иосифа, как опытная куртизанка, и это ее люди принесли во двор дома трехметровую лестницу…
Иосиф сходил по ней с ума, и наконец настал тот день, когда он, обезумевший от страсти, попытался овладеть ею насильно.
Всю ночь Иосиф не спал, сидел неподвижно в темноте, смотрел на черный провал окна и ждал того момента, когда крепкий сон сморит непокорную красавицу.
Глубокой ночью, где-то ближе к рассвету, он тихонько выскользнул из дворца и направился к дому, где на втором этаже, при раскрытом окне спала его мечта, вернее, предмет вожделения.
Приставив лестницу к окну второго этажа, он стал неслышно по ней взбираться, надеясь застать врасплох спящую и овладеть ею насильно.
Была душная летняя ночь. Иосиф был почти не одет, чтобы не тратить времени на раздевание.
А у окна, спрятавшись за занавеской, сидела провидица и следила за каждым движением своего предполагаемого насильника.
А на газовой плите, на маленьком огне, стояло ведро с кипятком…
И, как только Иосиф дополз до второго этажа и взялся рукой за подоконник, струя раскаленного минерала хлынула ему в лицо и на голову, растекаясь по телу.
Дикий нечеловеческий крик взорвал тишину ночи, а последовавший за ним стук упавшего тела, рухнувшего на булыжник двора, был почти не слышен…
Гюли в эту ночь вроде и не спала, забытье, в которое она изредка впадала, трудно было назвать сном. А под утро удар в сердце разбудил ее, вырвал из объятий ночных кошмаров. Тяжело дыша, почти задыхаясь, Гюли подошла к раскрытому окну, из которого был виден дом, где жила провидица, в который и шел, крадучись, как на охоте, Иосиф.
Гюли сразу же узнала его в этой предрассветной мгле, да она узнала бы его и во мгле ада. У нее вновь сжалось сердце от предчувствия чего-то страшного, от ужаса у нее похолодели руки и ноги, и Гюли в оцепенении застыла, не в силах крикнуть сыну, остановить его и предостеречь.
Окно для нее стало экраном, но немой фильм, который она смотрела даже без звукового сопровождения, снят был богом, а не Хичкоком, но страх также усиливался с каждой минутой показа этого эпизода на совершенно закрытом просмотре, где зрители попеременно становились участниками действия, а участники зрителями.
Иосиф подымался не по ступеням лестницы. Он каждый раз, не замечая и не чувствуя этого, наступал на сердце матери…
И только крик боли, вырвавшийся у ошпаренного искателя любовных приключений, сбросил оцепенение с Гюли, и она, как была в ночной сорочке, босая, с распущенными волосами, так и помчалась, беззвучно крича, таких высот достиг ее крик, с искаженным от ярости лицом, на выручку родного дитяти.