Охота на охотников
Шрифт:
— Вообще-то зря ты ему пистолетом в дыню зарядил, — заметил я из-под кровати. — Это я его уронил.
— А ты чего — не слышал, что я его на мушке держал? — проворчал мент, поднимаясь.
— Когда ронял — не слышал, — заверил я, выбираясь из-под кровати и тоже принимая вертикальное положение. — Как-то оно все одновременно произошло. Да и вообще, когда на мушке держат — это обычно не гремит.
— Не гремит, — мент отряхнул брюки, посмотрел на меня и вдруг как-то уж совсем по-свойски спросил: — Что дальше делать будем?
— А там, на крыше, еще один, — сказал я. — Который
— А зачем тогда наверх лезть? — брякнул охранник. — Давай его за веревку и сдернем.
Я было заржал, представив ощущения ничего не подозревающего Батона, которого за веревку стаскивают вниз. Это, наверное, как пиранья в очке унитаза — садишься на него мужчиной, а потом — раз, и все. Сразу и не мужчина, и не женщина. Но потом ржать расхотелось.
— А если он трос не только за пояс зацепил, но еще и за трубу какую? А если он его за пояс не цеплял, в руках держит? Да и вообще. Если ты этого хуцпана даже сдернешь, он в окно четвертого этажа улетит. Потому что до нас лететь два этажа, и после нас, получается, тоже два. А это, между прочим, госпиталь ветеранов. Ты себе представляешь их реакцию, когда к ним в окно непонятно кто залетит? Да они его порвут, как немца под Сталинградом. Нет, уважаемый. Я так думаю — на крышу лезть надо. Давай пистолет.
— А пистолет зачем? — он искоса, подозрительно, посмотрел на меня.
— Для моего душевного равновесия. Да не боись, я свой. Ты что — до сих пор сомневаешься? Ствол я тебе потом верну. Решай быстрее, а то этот, на крыше, беспокоиться начнет.
Мент подумал-подумал — да и протянул мне «Макаров».
— Ладно, — проворчал он. — Куда лезть-то, знаешь?
— На пожарную лестницу, — я поспешно, пока он не передумал, выхватил пистолет. — Она в соседней палате, у окна. Ты веревку контролируй. И обыщи этого типка. Может, у него, кроме ножа, еще что при себе есть.
— Учи! — хмыкнул охранник.
— Нашел учителя, — я засунул пистолет за пояс и, не удержавшись, посмотрел на Иванца. — Ну что, Ваня? Сам говорил, что за свои слова отвечать надо. Вот мне бы сейчас, по хорошему, дать ему тебя прирезать — ты б за свои слова и ответил. А я его, видишь, остановил. Может, мне самому тебя прирезать? Ради высшей справедливости?
Иванец не ответил. Он дрых и знать не знал, какие страсти кипят у его кровати. Вместо него ответил мент:
— Не вздумай! Какая это высшая справедливость, если суда еще не было?
Я, не удержавшись, хихикнул. Глупейший довод. Но вступать в дискуссию не стал — время поджимало. Махнув на охранника рукой, вышел в коридор, а оттуда — в соседнюю палату.
Здесь тоже спали. Но не так увлеченно — за здешних пациентов давешнему доктору денег не платили и он им снотворного пожалел. А потому, когда я открыл окно и собрался перебраться на лестницу, один из болящих сделал вид, что проснулся и недовольно пробурчал:
— Кого там хрен принес?
— Пожарная безопасность, — успокоил
— Приснится же! — удивился он. Отвернулся к стене и сразу захрапел. Мне бы такие нервы.
Хотя — чего на судьбу грешить? Сам я, взбираясь по лестнице, тоже особого мандража не испытывал. Вместо мандража был кураж. Ощущение, будто все, что бы я сейчас ни сделал, окажется правильным и просто не может не получиться. Хорошее ощущение. Жаль, что оно меня редко посещает.
Добравшись до края лестницы, я понял, что не зря отговорил мента сдергивать Батона с крыши. Он действительно привязал к тросу не только себя, но и вытяжную трубу. Так что охранник задолбался бы дергать. Возможно, сделал бы Батону талию, как у бабочки, но трубу ему явно было не забороть.
Сам же Батон, дурак-дураком, стоял у той самой трубы и, пардон, мочился в нее. Меня он не заметил, да и ничего вокруг вообще не замечал — был слишком увлечен процессом. Так что я без труда подрался к нему с тыла и сунул пистолет в район почки:
— Что ж ты, гнида, делаешь? У меня соседу в рот льется, он уже захлебнулся совсем, а ты все ссышь и ссышь.
Реакция Батона была удивительной. Он вжикнул молнией, с перепугу прищемив свое хозяйство, взвизгнул по-поросячьи и побежал. Забыв при этом, что привязан к трубе. Трос метров через шесть-семь напомнил ему об этом, рванув спринтера обратно.
Проверку на прочность трос прошел. Чего не скажешь о Батоне. Его как-то хитро вывернуло и от всей души приложило спиной к крыше. Он даже вякнуть не успел. Все, что мне оставалось — подойти к нему и участливо поинтересоваться:
— Че, братан? Гребаный гололед?
Ему было уже все равно. С прищемленной пиписькой, с основательно ушибленным организмом, он на мои слова никак не отреагировал.
Не отреагировал и на появившихся через пять минут ментов, которые поднялись по обычной лестнице. Зуева с ними не было, хотя наставления они от него получить успели — если судить по тому, как обошлись со мной. Притом, что я, беря пример с Батона, тоже никак на их появление не реагировал. Сидел себе рядом с телом поверженного врага и курил сигарету. А они набросились на меня втроем, уложили мордой в гудроновое покрытие (я еле-еле от бычка успел избавиться), и, пока двое заламывали руки за спину, третий производил изъятие пистолета. Который, блин, тоже ни на что не реагировал! Лежал себе тихохонько в метре от меня — между прочим, даже без обоймы, которую я предусмотрительно вынул и положил отдельно.
Потом меня взяли под белы рученьки, подняли на крепки ноженьки, на рученьках защелкнули браслетики, а на ноженьках повели к лесенке. Сопроводив сие действо изрядной силы волшебным пенделем — чтобы, значится, мне и в голову не пришло продолжить этот путь волоком. Менты утруждаться не хотели.
Зуев был внизу. Что интересно — абсолютно растрепанный. Что совсем неинтересно — очень злой. Рядом с ним суетился мент-охранник, мой сегодняшний нечаянный напарник. Увидев меня, ведомого его коллегами, он возбужденно махнул рукой в нашу сторону и сказал: