Охота на ведьму

Фритц Астрид

Я настолько погрузилась в раздумья, что неподалеку от монастыря едва не попала под колеса телеги.

– Эй! Внимательнее, что ты как сонная муха! – возмутился возчик.

Я отпрыгнула в сторону и с подгибающимися от испуга коленями вошла в церковь, где монахи как раз заканчивали служить вечерню. Перед алтарем у клироса сегодня собралось совсем немного людей. Я вспомнила, что забыла расспросить у Мартина, что это за слухи ходили в субботу на рынке – словно бы страсбургский епископ отозвал папскую привилегию на выдачу индульгенций в Селесте.

Приор

вышел за леттнер и поднялся на церковную трибуну. Вид у него был решительный.

– Это правда, что индульгенции больше выдаваться не будут? – выкрикнул какой-то толстяк, стоявший рядом со мной.

Обычно столь серьезное лицо брата Генриха расплылось в улыбке.

– Я вижу, наш город уже полнится пересудами. Но, дорогие мои жители Селесты, у вас нет никаких оснований для беспокойства. Вчера я вернулся из Страсбурга, и мне не составило труда убедить нашего епископа в том, насколько спасение ваших душ важно для нас, монахов. Теперь же давайте помолимся.

Сегодня мне трудно было слушать проповедь, мыслями я все время возвращалась к Эльзбет и ее ребенку. Полчаса спустя, вручив мне индульгенцию у алтаря Богородицы, настоятель сжал мою руку.

– Что-то тревожит тебя, Сюзанна?

Я невольно вздохнула.

– Дело в моей бедной подруге Эльзбет… – начала я.

– Погоди. Давай пройдем в мою гостевую комнату. Там нас никто не побеспокоит.

Он отпустил мою ладонь, и я последовала за ним через боковой выход из церкви к широкому трехэтажному дому, возвышавшемуся в углу квадратного монастырского двора.

– Здесь останавливаются приехавшие к нам миряне, – объяснил брат Генрих. – А мое жилище приора как раз рядом.

Помедлив, я вошла внутрь. На самом деле я сейчас не была готова к долгому разговору с настоятелем, но, быть может, мне станет легче, если я поделюсь своими тревогами с человеком церкви.

Большое и светлое помещение для гостей находилось на первом этаже. Вдоль стен тянулись обитые лавки, в углу виднелась большая темно-зеленая изразцовая печь, зимой наверняка распространявшая здесь приятное тепло. Не считая этого, в комнате было пусто, только на белой стене висело большое распятие, под которым стоял простой алтарь. К нему-то и повел меня приор.

– Я хочу, чтобы перед разговором ты облегчила свою совесть и исповедалась мне. После твоей последней исповеди у отца Оберлина, несомненно, прошло уже много времени.

– Здесь? Вам? – опешила я.

– Здесь и сейчас. Как настоятель монастыря я могу принять у тебя исповедь где угодно, даже в кухне твоего дома.

Я послушно перекрестилась, произнося знакомые слова:

– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь.

– Господь в сердце нашем да поможет тебе осознать твои грехи и милосердие Его.

– Аминь.

Мы преклонили колени перед алтарем.

– Поведай же мне о грехах Твоих, дочь моя.

Мне действительно было в чем исповедаться.

– По пути сюда у меня возникли злые помыслы.

– О ком и в чем они злы?

– О

Рупрехте, супруге моей подруги Эльзбет. В гневе своем я пожелала ему смерти.

– Гнев – плохой советчик. Раскаиваешься ли ты в этих помыслах?

– Да. – Этот ответ не вполне соответствовал истине.

– Ты желала зла кому-нибудь еще?

Я обдумала этот вопрос. Мне вспоминался только Грегор, но такими уж злыми мои мысли о нем не были.

– Нет.

– Давай проверим, чиста ли твоя совесть в другом. Слушалась ли ты своего отца?

– Во всех важных вопросах – да.

– Молишься ли ты каждый день утром, перед трапезой и вечером?

– Утром я иногда забываю произнести молитву.

– Поминала ли ты имя Господа Бога твоего и святых всуе?

– Я один раз выругалась, когда разозлилась на Рупрехта.

– Приняла ли ты ложную веру, поклонялась ли падшим ангелам, на словах или в мыслях своих?

– Нет.

– Занималась ли ты предсказаниями или гаданием?

Я была уверена, что брат Генрих не имеет в виду детскую игру в кости, потому на этот вопрос я тоже ответила «нет».

– Занималась ли ты ворожбой или обращалась к ворожее?

– Ни в коем случае! – испуганно воскликнула я.

– Возникают ли у тебя иногда неблагопристойные мысли, желала ли ты предаться блуду, услышать, увидеть или совершить что-то распутное?

Такой вопрос мне иногда задавал отец Оберлин, хотя и другими словами, не так подробно.

– Нет.

– Предавалась ли ты разврату на словах или на деле? Прикасалась ли ты к себе или кому иному с похотью?

Хотя я и опустила глаза, я чувствовала, как брат Генрих смотрит на меня.

– Никогда!

– Прочти покаянную молитву.

Я произнесла слова, которым когда-то научила меня мама:

– Люблю Тебя, Господи, всем сердцем своим, и сокрушаюсь я, что прогневала я Тебя во всеблагости Твоей. Господи Иисусе, очисти меня от греха кровию Своею.

Брат Генрих пробормотал что-то на латыни, а затем произнес:

– Отпускаю тебе грехи твои, во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь.

– Аминь.

Поднявшись, он взял меня за руку и провел к лавке у печи.

– Так что же тревожит тебя? Откройся мне, как открылась бы отцу и доброму другу.

Я рассказала ему об Эльзбет и ее горестях с Рупрехтом.

– Почему он бьет свою жену? Моя подруга такая кроткая!

Настоятель покачал головой.

– Такой ее знаешь ты. Но можешь ли ты судить о том, что происходит в твое отсутствие? В Послании к Ефесянам сказано: «Жены, повинуйтесь своим мужьям, как Господу, потому что муж есть глава жены» [79] . Кто знает, быть может, Эльзбет дает супругу повод, противясь ему.

79

К Ефесянам 5: 22. (Примеч. перев.)