Охота на викинга
Шрифт:
Достаю из шкафа сковородку, ставлю на огонь. Что дальше? Отделяю ножом кусочек масла, бросаю на разогретую сковороду. Масло плывет, как маленький желтый айсберг, тает, оставлял за собой шипящую дорожку.
Кидаю еще масла. К этому времени предыдущий кусочек растаял полностью, а его след потемнел и запекся коричневой корочкой. В воздухе начинает витать запах гари.
Чер-р-рт! Может быть, масла надо больше?
Решительно половиню пачку, подцепляю ножом желтоватый брусок и кладу на сковородку. Пускай топится, а я пока поставлю тосты.
Маленький стальной тостер потрескивает мирно,
Разумеется, я множество раз видел, как делают яичницу — разбивают яйца, выпуская их на сковородку. Но видеть — это одно, а делать самому — совсем другое.
Итак, соберись, Нильс, это наверняка не сложнее, чем бросать топор или руководить филиалом банка. Яйцо в левую руку, нож — в правую. Нужно расколоть скорлупу и вылить содержимое на сковороду. Расколоть. Рас-ко-лоть…
Уф, похоже, отступившая было под напором насущных дел абстиненция возвращается — нож в моей руке начинает дрожать. Бью им по шершавой скорлупе. Глухой, тупой звук — яйцо не колется. Наверное, нужно сильнее?
Бью сильнее — с тем же результатом. Может быть, в России из-за природных условий у куриных яиц очень толстая скорлупа? Точно, у них тут даже сказка есть про яйцо, которое не могли разбить гросмутер и гросфатер.
Поднимаю руку с яйцом чуть выше и наношу удар ножом, как самурай мечом — резко и сильно. Яйцо неожиданно легко раскалывается, скорлупа летит на сковородку вместе с содержимым. Белок, как ему и положено, мгновенно белеет, желток растекается неровной кляксой. А вот у тетушки Марты он всегда был круглым, словно глаз. Кухню тем временем наполняют звуки и запахи. Кажется, сковорода разогрелась слишком сильно — по краю яичного пятна появляется коричневая корочка. Это плохо — в таких подгорелых корочках содержатся канцерогены. Осколки яичной скорлупы торчат из того, что скворчит на сковороде, словно какие-то странные чипсы.
Лопаткой сгребаю неудачный вариант на тарелку — и тут меня осеняет: чтобы яичница не горела, нужно уменьшить уровень нагрева! Даю сковороде немного остыть и берусь за второе яйцо. Я уже понял, что бить по нему ножом нужно сильно, но не очень. Это чисто русский вариант: «сильно, но не очень», цивилизованному человеку его понять сложно. Но я в России, в соседней комнате находится лучшая девушка в мире, и у меня просто нет выхода — нужно становиться русским.
Сильно, но не очень…
Тюкаю ножом по яйцу. Безрезультатно. Проклятье! Хорошо, увеличим силу удара…
Чер-р-рт!
Опять половина скорлупы — на сковороде. С досадой отбрасываю то, что осталось от яйца, в раковину. Нож в моей руке дрожит все отчетливее. Кухню затягивает сизый чад. Дзинькает тостер. Слава богу, хоть это я умею.
Отважно берусь за третье яйцо, поднимаю его над сковородой. Неожиданно откуда-то сбоку появляется женская рука с браслетом на тонком запястье и отбирает у меня яйцо.
— Что ж ты делаешь, а? Горит же!
Я отхожу от плиты, смущенный и растерянный. Тут же понимаю, как выгляжу со стороны — помятый, с кругами под глазами, с перемазанным яйцами ножом в дрожащей руке. Арита смотрит на меня, и в ее взгляде я читаю
Наши глаза встречаются, как вчера в «Эштанги». Это длится несколько мгновений. Наверное, она тоже смущена — сон за столом в чужой квартире не красит ни одну женщину. Но в то же время Арита просто прекрасна, потому что сейчас она очень естественна — с растрепанными волосами, с чуть припухлыми глазами, с влажными губами…
На сковородке что-то стреляет. Арита вздыхает и забирает у меня нож.
— Давай, горе луковое. Куда ж ты столько масла-то набуздал…
Это ворчание кажется мне пением ангелов, хотя на самом деле она просто скрывает за ним свое смущение. Как-то очень быстро и споро Арита очищает сковородку, разбивает три яйца — именно так, как это делала тетушка Марта, с «глазами», — режет сыр и укладывает пластинки сверху на жарящуюся яичницу.
Я бестолково топчусь посреди кухни, потом спохватываюсь. Яичница почти готова, сыр расплылся в лужицы. Лезу в сушильный шкафчик за тарелками.
Возбуждение первых минут прошло. Мы почему-то больше не разговариваем. И даже избегаем смотреть друг на друга. В какой-то момент, случайно коснувшись руки Ариты, раскладывающей яичницу — себе одно яйцо, мне два — на тарелки, я вдруг чувствую, что краснею.
Как тинейджер!
Это невероятно, но я действительно очень смущен. И она, похоже, тоже. Мы не говорим о событиях вчерашнего вечера и ночи, не обсуждаем их со смехом, как это обычно делают добрые друзья. Мы молча едим, глядя в свои тарелки. В тишине слышно только позвякивание столовых приборов.
Потому что мы не друзья. Друзья не краснеют, касаясь рук друг друга. Молчание затягивается. Я собираюсь с духом и выдавливаю из себя:
— Э-э… Арита…
Она вскидывает голову, отводит от лица прядь волос.
— Что?
— Кофе? Я хотел предложить… вам кофе.
— Д-да, спасибо.
Запускаю машину, немного шипения, немного пара, кофе тонкой струйкой бежит в чашку, запах разлетается по кухне, сливается с другими ароматами, перемешивается. Я беру чашку.
— Вот, прошу… вас
— Благодарю… вас, — еле слышно отвечает Арита.
Телефонный звонок бьет по нервам, заставляет вздрогнуть. Это не мой телефон. Арита бледнеет, достает плоский дешевый смартфон, прикладывает к уху.
— Да? Я. Да. А как? Поняла. Да, конечно. Прямо сейчас? Хорошо, еду.
Убрав телефон, она смотрит куда-то в угол кухни и тихо произносит:
— Мне пора. Где тут у вас ближайшее метро?
Я вскакиваю, чуть не уронив стул.
— Через двор, вверх по лестнице есть две станции — и обе «Смоленская»… я провожу!
— Нет. Я сама. До свидания!
Арита буквально бросается к двери. Я пропускаю ее и огромными шагами иду следом. Догоняю у двери.
— Э-э…
Она отводит прядь от лица.
— Что?
Я сжимаю кулаки и отважно задаю самый главный для меня вопрос:
— Когда мы увидимся?
Арита смотрит в пол.
— Я не знаю…
— Может, я вам позвоню?
Она открывает дверь, застывает на пороге, вдруг делает шаг обратно в квартиру, встает на цыпочки и, прежде чем я успеваю что-то сказать или сделать, целует меня в небритую щеку.