Охота Полуночника
Шрифт:
Он распахнул ставни и сорвал сетки от москитов.
— Это ужас, что такое! — закричал он, поднимая с пола полный до краев ночной горшок. Осторожно донеся его до окна, он выплеснул отвратительное содержимое, воскликнув по-шотландски sujidade— «гадость». — Джон, это внушает мне отвращение!
— Выйди и закрой за собой дверь, — презрительно усмехнулся я, натягивая себе на голову одеяло.
Это разозлило его так сильно, что он подошел ко мне, сбросил одеяло и схватил меня за грудки, собираясь, видимо, задать мне трепку.
— Ненавижу тебя! — закричал я.
Он отпустил меня, сознавая свое поражение.
— Прости. Я знаю, как это тяжело для тебя. Ты еще слишком молод. Но рано или поздно ты оправишься, как и после смерти Даниэля.
— Я не хочу оправляться, — ответил я. Тогда я думал, что отказаться от горя означало прервать последнюю близкую связь с Полуночником; лишь мои слезы соединяли нас, минуя порог между жизнью и смертью. — А Даниэля я никогда не забывал. И никогда не забуду.
— Нет, и Полуночника ты тоже никогда не забудешь. Я не это хотел сказать… О, Джон. Ты думаешь, Полуночник хотел бы, чтобы ты лежал здесь целыми днями, словно в небе погасло солнце? Он бы хотел, чтобы ты танцевал — танцевал даже перед лицом его смерти, если нужно, но все же встал и продолжал жить дальше.
Я понял, что плохо думал о папе: он понимал мою близость с Полуночником лучше, чем я ожидал. И я почувствовал, как во мне снова пробивается чувство любви к нему.
— Папа, разве ты не скучаешь по нему?
— Я скучаю по нему каждый день, Джон. Но жизнь… она не такая, как нам хочется. Мы теряем тех, кого любим, одного за другим. Я потерял своих родителей, а теперь потерял Полуночника. А твоя печаль, парень… Твоему старому отцу сложно выносить ее. Я ведь не отчаиваюсь перед тобой, потому что не имею права поддаваться своим чувствам. Я должен содержать семью. Мне нужно работать, Джон. Я должен жить дальше и не могу себе позволить такую роскошь, как отчаянье.
Я заплакал, раскаиваясь в своем непонимании по отношению к нему.
— Прости, что сказал, будто ненавижу тебя… и что обвинял тебя. Разве я могу ненавидеть тебя?!
Он вытер глаза от слез.
— Джон, я тоже презираю себя. Гораздо больше, чем я мог только себе представить. Возможно, даже гораздо глубже, чем ты.
И я пообещал ему, что снова начну выполнять свои обязанности, но не помню, что он ответил. Его признание в том, что он презирает себя, было так неожиданно и так непохоже на него, что я весь день думал только об этом.
Зиму и весной этого года между моими родителями произошло столько непонятных вещей, что я начал подозревать, что отец и мать не все рассказали мне о смерти Полуночника.
Не желая испытывать рассудок мамы, я расспрашивал только отца. После нескольких разговоров я убедился, что мои подозрения были совершенно беспочвенны.
Вскоре я уже был в состоянии чистить картошку, качать воду из колонки, разводить
Но я совершенно уверен, что она лишь притворялась сильной: та женщина, которой она была раньше, перестала существовать.
— Таков наш удел в этой жизни — идти вперед, несмотря ни на что, — сказала она мне однажды.
Она взяла в привычку менять тему разговора каждый раз, когда речь заходила о главном. В этом случае она отвечала, чтобы я ел свой суп, или что я стал таким занудным, что хоть плачь, и якобы я не хочу, чтобы ей стало лучше. Иногда она просто говорила, что я уже мужчина и волен поступать, как мне угодно.
Однажды я впервые за много недель сказал:
— Я скучаю по Полуночнику. Каждый день скучаю по нему.
Мать не смотрела на меня.
— Разве ты не скучаешь по нему? — спросил я, наклонившись вперед от нетерпения. — Помнишь наш первый ужин с ним? Когда он сказал, что Африка осталась в прошлом. Помнишь, как мы считали его сумасшедшим?
Не говоря ни слова, она отложила ложку, встала и направилась к лестнице. Я крикнул ей вслед слова извинения, но она даже не обернулась.
Даже мое возвращение к прежней жизни не смогло восстановить отношения между нами. Папа больше не рассказывал мне шотландских сказок, не подходил сзади к маме, чтобы испугать ее поцелуем, а его поездки в верховья реки перестали быть препятствием нашему счастью. Мама уже не пыталась рассмешить папу и не делала мне замечаний за то, что я перепрыгивал через две ступеньки, а я не советовался с ними, какую мне выбрать профессию.
Теперь мне ясно, что с того момента, как отец вернулся домой один, крах нашей семьи стал неизбежен. У нас была возможность изменить судьбу, но только намного раньше, если бы, например, меня взяли в это роковое путешествие с папой и Полуночником.
Я уверен, что смог бы предотвратить трагедию, и часто сожалел об этом. Даже сегодня я вижу кровь на своих руках.
Целый год я не разговаривал с родителями о Полуночнике.
Я никак не мог понять, почему мама не хотела поговорить со мной о нем, хотя бы несколько минут. Я не представлял, как мы дошли до такой жизни.
Каким нелепым сейчас это ни кажется, но когда обе стрелки часов указывали прямо в небо, мы говорили только «двенадцать часов», никогда не произнося слова «полночь».
Лишь после настоятельных просьб отца, через три месяца после смерти Полуночника, я возобновил уроки с профессором Раймундо. Однако я скоро обнаружил, что больше не могу терпеть его напыщенности.
В середине апреля я набрался храбрости и поднял эту тему за ужином с матерью.
— Мама я не могу больше терпеть профессора Раймундо. Мне бы хотелось учиться самостоятельно.