Охотник на людей
Шрифт:
Он подошел к ней сзади. Она напряглась, приготовилась к его прикосновению. Глаза ее защипало от слез, но они так и не пролились — не могли пролиться. Господь свидетель, она пыталась дать им волю, заплакать, но что-то внутри продолжало сопротивляться, не давая ей возможности это сделать.
— Вкусно пахнет, — прошептал он, обдав ее ухо теплым дыханием.
Он не собирался давить на нее.
Он видел, что она нуждается в пространстве, что она, когда будет готова, сама заговорит. Ее тело обмякло от благодарности, к глазам
Он знал, каково это — потерять единственного человека, вокруг которого вращалась твоя жизнь. Ему тоже устроили разнос в связи со смертью любимого человека. Такой мужчина хотя бы мог ее понять.
Она могла бы влюбиться в такого мужчину, как этот. Вот только Гейб был не просто мужчиной, он был офицером полиции.
Он дал клятву соблюдать закон, следовать его букве. Закон, написанный черным по белому. А то, что она сделала, было серым.
Серым-пресерым.
Она медленно и неуверенно повернулась к нему. Он приподнял ей подбородок, заглянул в глаза и наклонился вперед. Его губы встретились с ее губами. Он поцеловал ее так нежно, так ласково, что Сильвер показалось, что она растаяла изнутри.
Она прислонилась к плите. Гейб придвинулся ближе и всем телом прижался к Сильвер. Она чувствовала, как его ремень впивается ей в живот, как ткань его пуленепробиваемого жилета шершавит ее руку. Она крепче прижалась губами к его губам, ожидая, страстно желая, чтобы он поцеловал ее глубже, чтобы на этот раз раздвинул ее губы и проник языком ей в рот.
Но он остановился и нежно заглянул ей в глаза.
— Я умираю с голоду, — шепотом признался он.
Она чувствовала, что дрожит внутри, а в животе разливается жар.
— Я… я тоже, — хриплым шепотом сказала она. Она даже не подозревала, насколько изголодалась.
По прикосновениям. По любви, доброте. По пониманию. И больше всего на свете — по отпущению грехов.
Ей хотелось вновь почувствовать себя по-настоящему внутренне свободной. Избавиться от чувства вины.
Ее глаза наполнились влагой. Она посмотрела на него, и по ее щеке медленно скатилась слеза. Ее губы задрожали.
Этот мужчина расколол ее пополам, заставил выплеснуть все это наружу. Она не думала, что способна заплакать. Она была в ужасе от того, что произойдет дальше.
Он протянул руку и, ничего не сказав, подушечкой большого пальца смахнул ее слезу. И вновь Сильвер была безмерно благодарна. Она неуверенно улыбнулась.
— Тарелки в шкафу позади тебя.
Гейб снял бронежилет и повесил его на спинку стула. Сильвер не сводила с него глаз, не в силах даже пошевелиться. От нее не ускользнул символизм того, что он сбросил с себя броню.
Он чувствовал себя как дома. В ее доме.
Гейб расставил на тяжелом деревянном столе Сильвер разноцветные тарелки и разложил салфетки. Как же сильно он скучал по дому! Настоящему дому, с очагом и запахами хорошей кухни, с духом товарищества и любви. Он положил ложки рядом с тарелками, и по его губам скользнула грустная улыбка.
— О чем ты думаешь? — спросила она. Ее завораживающие голубые глаза светились,
— Я подумал о том, что моя мать была бы впечатлена.
Сильвер вопросительно приподняла бровь.
— Почему?
— Ты — женщина, которая не только готовит, но и стреляет, и умеет освежевать подстреленную дичь. Да, мою мать это впечатлило бы. Однако моя младшая сестра, — его улыбка стала шире, а на сердце стало тепло, стоило ему подумать о роде Карузо, — вегетарианка.
— Она бы здесь долго не протянула, — сказала Сильвер с улыбкой, ставя кастрюлю на стол. — Охота — это наш способ выживания, и так было всегда.
— Я знаю. — Он подумал о Стайгере, о том, что слово «охота» имело для него совершенно другое значение. Для Стайгера это был кровавый спорт, острые ощущения, преследование живого существа с намерением обладать им, полностью подавить его волю ради собственного удовольствия. Речь шла о доминировании. Речь шла о том, чтобы полностью подчинить себе другое человеческое существо.
Он взглянул на дверь. Он видел, что она заперла ее. Ставни также были плотно закрыты. Ее собаки лежали у очага, казалось бы, спокойно, однако при каждом малейшем звуке их уши вставали торчком.
Если кто-нибудь приблизится к ее хижине, собаки первыми поднимут тревогу. Его ружье лежало на столе, ее дробовик — на стеллаже. Его табельный пистолет был на расстоянии вытянутой руки. В целом он чувствовал себя в безо-пасности. Главным образом потому, что интуиция подсказывала ему — Стайгер не нападет на них здесь.
Это не было бы забавой.
Это не было бы охотой.
Он останется на ночь и присмотрит за Сильвер. Утром отвезет ее на общее собрание жителей поселка, где постарается уговорить кого-нибудь из мужчин выступить в роли ее телохранителя, а сам отправится заманивать Стайгера в лес.
Один.
— Твоя мать хорошо готовит? — спросила Сильвер, усаживаясь напротив него, и протянула сервировочную ложку, жестом предлагая ему положить на тарелку рагу.
— В лучших итальянских традициях, — ответил он, беря ложку и выкладывая на тарелку тушеное мясо. От насыщенного запаха у него тотчас потекли слюнки. — Жизнь нашей семьи полностью вращалась вокруг кухни. Что бы ни случилось, — хорошее или плохое, — долг нашей матери состоял в том, чтобы всех накормить.
— Ты говоришь в прошедшем времени.
Он замер с ложкой в руке, почему-то почувствовав себя виноватым.
Она наклонила голову и в упор посмотрела на него.
— У вас большая семья?
— Три брата и младшая сестра. Племянницы, племянники, дяди, тети, бабушки и дедушки — как и положено.
Она взяла у него ложку, по ее губам скользнула кривая улыбка.
— Забавно, но, глядя на такого парня в форме, как ты, сержанта, можно сказать, большого начальника, даже не подумаешь, что у него есть мать. — Она начала накладывать себе еду на тарелку. — Ты часто видишься со своей семьей?