Охотник
Шрифт:
— Я бы ополоснулась, — сказала она после того, как они вдвоем уложили густо пересыпанную солью шкуру в кожаный мешок. Ингрид пообещала сотворить и лед, только уже на постоялом дворе. — Жарко. А тебе?
Гуннар помедлил. Он бы тоже не отказался освежиться, и рубаху сменить. В который раз огляделся — ни души, только на тушу слетелись вороны. И все же… Целое состояние в сумке.
— Хорошо бы. Но только по очереди.
— Тогда давай ты первый. И можешь не торопиться, спешить нам некуда.
Если появится кто серьезный, у Ингрид оружие всегда при себе.
Гуннар не отказал себе в удовольствии несколько раз нырнуть
— Дразнишься? — улыбнулся в ответ Гуннар.
Она рассмеялась, он тоже. Неторопливо отвернулся, оглядывая степь — все хорошо в меру, поглазел, и будет.
Петелия была такой же огромной, как Белокамень. Местные, и мужчины, и женщины — сплошь чернявые, глазастые и носатые — носили что-то очень похожее на исподние рубахи, надетые в несколько слоев друг на друга. Чем богаче казался человек — ярче цвета, больше вышивки, жемчуга и камней на одежде — тем длиннее были одеяния. Но так же, как в Белокамне, никто не тыкал пальцами в чужеземцев одетых, по здешним меркам диковинно. Тем более что чужеземцев здесь было немало: кто только не толпился у ворот. Узкоглазые низкорослые люди из восточных земель, в длиннополых одеждах с широкими рукавами и широким же поясом, плотно облегающим стан. Широколицые курносые белобрысые обитатели северных лесов, одетые почти так же, как местные. Четверо с совершенно черной кожей, с головы до ног завернутые в пеструю ткань — Гуннар едва не разинул рот, точно деревенщина на ярмарке, увидав этакое, и потребовалось изрядное усилие, чтобы не таращиться.
Он приготовился было платить за проход в город, но ни стража, ни окружающие не обратили на них с Ингрид никакого внимания.
— Отвела глаза, — негромко сказала Ингрид, когда они миновали ворота. — Туда-сюда бегаю, никакого серебра не напасешься каждый раз платить.
— И никто не понял? — удивился Гуннар. В Белокамне на такой случай среди стражников всегда был одаренный.
Ингрид пожала плечами. И то правда, поняли бы — шум подняли, а все обошлось. Девушка задумчиво добавила:
— Не знаю, много ли здесь одаренных. Наверное, как и везде, один-два на сотню. Перстней вроде не носят, а дар не видно, пока им не пользуются.
Гуннар задумался, что помешает той же Ингрид не просто отвести глаза, а подчинить рассудок хозяина богатой лавки и забрать, что захочется, оставив купца в полной уверенности, что он сам предложил дорогим гостям все, что тем заблагорассудится. Учитывая, что в каждую лавку одаренного не поставишь — ничего. Кроме того неуловимого, что называется честью — и что далеко не всегда распространяется на низших. Благородный костьми ляжет, чтобы вернуть карточный проигрыш, но совершенно спокойно не расплатится с портным: тому оказали милость уже тем, что такой человек у него обшивается. Одаренный не попытается взять силой равную себе, но, не особо задумываясь, завалит приглянувшуюся горожанку или крестьянку — и радуйся, девка, что внимание обратили и монету бросили. Впрочем, к одаренным девки обычно сами липли — ради пары монет за ночь и туго набитого кошелька, что платил университет за каждого приведенного ребенка.
Настроение стремительно испортилось. От ярких тканей, вышивок и драгоценностей
Узкие окна комнаты, которую они сняли, занавешивала плотная ткань, почти не пропускающая света, так что внутри было, хоть и темно, но не слишком жарко, а после того, как Ингрид выплела лед, стало совсем хорошо. Постель оказалась без клопов, еда — вполне сносной, хотя Гуннар старался выбирать знакомую пищу, отказываясь от странных похлебок и морских гадов. Не хватало еще с непривычки животом маяться.
То ли за вечер в трактире он успел привыкнуть к незнакомому говору, то ли просто накануне устал, а за ночь выспался, благополучно загнав дурные мысли на задворки разума, где они обычно и пребывали, но на следующее утро все было куда проще. Гуннар молча шагал за Ингрид по улице, привычно изображая телохранителя, отмечал про себя разные приметные детали, чтобы не заблудиться в огромном незнакомом городе, внимательно смотрел, раз уж слушать тут было особо некого. От души веселился, внешне сохраняя невозмутимость, пока Ингрид и купцы объяснялись жестами и междометиями — впрочем, она была права, когда говорила, что серебро куда красноречивей слов.
Торговалась она отчаянно — и, кажется, с удовольствием. Заметно было, что и купцам этот торг нравится, причем разница языков ничуть не мешает. Порой Гуннару думалось, что они прекрасно друг друга понимают, даром что каждый говорит по-своему.
Ингрид была права и еще в одном — громкоголосые, суетливые, разряженные, люди тут на самом деле не слишком отличались от тех, к кому Гуннар привык дома. И точно так же здесь едва ли было нормально, что выходя из разных лавок, он то и дело натыкался взглядом на одного и того же мальчишку, и он же обнаружился за спиной, когда Гуннару вздумалось оступиться, и, шипя, присесть, растирая якобы подвернутую лодыжку.
Глава 8
Ингрид глянула вопросительно сверху вниз.
— Кто-то понял, что у нас есть деньги, — сказал Гуннар тем же тоном, каким только что костерил неведомого балбеса, бросающего нормальным людям под ноги гнилые яблоки, на которых и ногу сломать недолго.
— Где?
— Пацан, прореха на левом колене, полоса сажи на шее.
Ингрид кивнула. Через несколько мгновений добавила.
— Пойдем дальше.
— Что ты с ним сделала? — поинтересовался Гуннар, пристраиваясь у нее за спиной.
— Расспросить не получилось бы. Так что просто велела прогуляться до ворот и потом сделать пару кругов вдоль городских стен. Других нет?
— Не заметил. Нам точно нужно задерживаться здесь неделю?
Насколько он понял, деньги у них почти кончились, хотя сумки, и его, и Ингрид, не слишком потяжелели. В них лежала дюжина отборнейших жемчужин и яхонты, те алые прозрачные камни, что не горят в огне, становясь лишь красивей. Такие, если Гуннар что-то в этом смыслил, не каждый ювелир в Белокамне купит. Ингвар, наверное, сможет купить… Несколько фунтов лазоревого порошка, которым расписывают только храмы да дворцовые потолки.