Охотник
Шрифт:
Вигдис, конечно, способна за себя постоять, но и врагов наживать она умела отменно, так что клинок мог оказаться отравленным, а проверить, хватить ли у нее выдержки и сноровки, чтобы излечить плетением саму себя, когда разум меркнет от боли и страха, а по телу, истекающему кровью, расходится яд, Гуннар не хотел. И поэтому, когда она, отступив в сторону — пропуская всадника на неспешно вышагивающем по деревянной мостовой коне — взяла Гуннара за руку, он осторожно высвободил ладонь; хорош защитник, у которого руки заняты. Лицо девушки на миг напряглось, или ему показалось? Когда снова можно было идти, Вигдис двинулась, даже не оглянувшись в его сторону.
На
Обычно Гуннар взлетал по лестнице одним махом, но в этот раз на втором этаже его перехватила хозяйка. Услышала, видимо, колокольчик внизу. Вигдис безмолвной тенью отступила на несколько ступенек вниз, в непроглядную темноту. Наверное, можно было бы показать ее хозяйке: в конце концов, лавочница — не их круга, добропорядочная горожанка не будет якшаться с наемниками. И не поверит, что постоялец не водит к себе женщин. Но никогда не знаешь, кому она сболтнет и что именно, а сплетни разлетаются почти мгновенно.
Одаренным не было дела до того, кто с кем делит постель. Среди тех, кому дара не досталось, блуд считался грехом. Конечно, это мало кого останавливало, но выставление его напоказ означало позор. Гуннар и Вигдис и не выставляли, договорившись так с самого начала, еще в том походе, что их свел.
Купеческий караван — не солдатский обоз, где найдется место женам, слугам и шлюхам. Женщин в нем мало, женщины испокон веков занималась домом и детьми, и нечего им делать там, где ложатся спать, не выпуская из рук оружия. Одаренные — исключения, но даже на одаренную изголодавшиеся в дороге мужчины будут смотреть, как на законную добычу, едва она хоть взглядом, хоть жестом даст понять, что доступна. А если дозволено одному, почему бы и другому не попытать счастья, может быть даже и силой, известно же, что девки всегда ломаются. Так что повода лучше было не давать, даром что Вигдис могла бы раскатать почти любого в отряде, не прикоснувшись и пальцем.
Когда они вернулись в город, ничего не изменилось. Как посреднице ей приходилось иметь дело все с теми же купцами и мечами, представления которых о приличном совершенно не совпадали с привычками одаренных. Появись у Вигдис любовник, хоть временный, хоть постоянный, и из уважаемого партнера она превратится в гулящую девку. С другой стороны, Гуннару тоже не хотелось, чтобы про него говорили, будто добывает работу вовсе не мечом. А уж это скажут непременно.
Хозяйка, как на грех, завела разговор, словно Гуннар был давно не виданным родичем. Он приготовился отбалтываться, сославшись на усталость после затянувшегося похода, но лицо женщины вдруг перестало что-то выражать и, оборвав фразу на полуслове, она исчезла за дверью. Гуннар взглянул на Вигдис, та лишь пожала плечами. Да, так наверняка проще, чем ждать, пока удастся отвязаться от болтовни, и все же было неприятно видеть, насколько бездумно одаренные пользуются запрещенными плетениями.
Но тут Вигдис прижалась всем телом, потянулась к губам, и дурные мысли смыло. Засов в свою комнату Гуннар закрывал, уже повинуясь лишь привычке, не разуму. Мыслей к тому времени не осталось — лишь почти хмельное желание, напоминающее, что он жив и уже здоров. И что он не один.
Потом голова Вигдис лежала у него на плече, пальцы вычерчивали на груди неведомые знаки.
— О чем задумался?
Самый
— О тебе.
Она усмехнулась, как-то очень горько, словно он откровенно врал. Ее пальцы все так же бездумно скользнули к шее, дернулись, наткнувшись на цепочку. Вигдис, шипя, выругалась. Гуннар улыбнулся про себя, вспомнив, как они в первый раз остались наедине, ее ладони нырнули за ворот — а в следующий миг девушка вскрикнула в голос и отскочила, точно кошка, на которую выплеснули ведро холодной воды. В тот вечер он узнал несколько новых выражений, а потом потребовалось немало терпения и времени, чтобы снова к ней приблизиться.
— Ты когда-нибудь снимаешь эту дрянь?
Гуннар пожал плечами — ответ был ей известен, так зачем спрашивать? Он точно знал, что небесное железо не причиняет одаренным боли. Просто блокирует дар, если касается кожи. Наверное, не слишком приятно, но… Но без амулета он чувствовал себя беззащитней младенца.
Вигдис села, отвернувшись, уставилась в стену. Да что с ней творится?
Глава 4
Гуннар обхватил ее за талию, пытаясь притянуть к себе, но девушка отвела его руку, поднялась, отойдя от кровати.
— Ты настолько меня стыдишься? — спросила она, по-прежнему глядя куда-то в стену.
Он так оторопел, что даже перестал таращиться на ее задницу.
— Какая муха тебя укусила?
Это она его стыдится, если уж на то пошло. Его, обделенного даром, его, который никогда не встанет на одну доску с ними, меняющими плетения мира. С теми, на ком «все заживает как на собаках» и кто может лишь усилием мысли остановить чужое сердце или залить водой легкие, или обрушить с рук поток пламени. Гуннар приподнялся на локте.
— С чего ты взяла?
— Я не слепая.
— Что. Вдруг. Случилось?
— Не вдруг. Кто я тебе, если на людях ты стыдишься даже взять меня за руку?
— Дело не…
Да она сама на людях держится с ним так, будто все, что их связывает — общее дело, будто он всего лишь один из мечей, что на нее работают. Лучший, да, и все же — один из. Как и условились, и, говоря по правде, Гуннар был этому рад. Впрочем, даже если бы не приходилось скрывать, едва ли он вел бы себя при всех по-другому. В конце концов, он не одаренный, чтобы прилюдно миловаться.
Что за вожжа ей под хвост попала сегодня?
— Как называется женщина, которую приводят домой, только чтобы насытиться, и выпроваживают, едва нужда в ней отпала?
— Разве я тебя гоню? Оставайся.
— До утра? Чтобы снова уйти, едва рассветет?
Гуннар промолчал. Вигдис горько усмехнулась:
— Разве тут есть для меня место?
Наверное, и в самом деле нет. В кровати вдвоем помещались, а остальное… Стол, табурет. Жаровня, на которой он изредка готовил. Камин, согревавший зимой, сундук с вещами и ящик с промасленным песком, где хранилась кольчуга. Женщинам же, наверное, надо много места под наряды и безделушки… В походах Вигдис, как и все, обходилась немногим, но в городе носила платья, дорогие, шелковые. Гуннар понял вдруг, что у нее дома он не бывал дальше гостиной, обставленной уютно и со вкусом. Но чья это была заслуга — Вигдис или ее матери?