Охотник
Шрифт:
Тьма отступает, тихонько, неспешно. Теперь я могу видеть шагов на восемь окрест, больше пока и не нужно.
Первым делом смотрю вверх, потому как не понимаю, отчего меня не засыпало. Над головой стена дома, или изрядный ее кусок. Лежит косо, край аккурат над тем местом, где моя голова находилась. Да уж, расщедрился Рендом, не знаю уж, как и отдариваться буду. Пара пальцев вниз, и — поклон вам, счастливые леса Звела. Нагромождение камней, а дальше, кажется, проход темнеет. Только до него не вдруг и доберешься.
— Выберусь, — говорю уверенно. — Дуйте к Золотой Башне, там и встретимся.
А
— Точно? — с сомнением спрашивает Релли. Кажется, толща камня мешает ей слушать мои мысли, вот и хорошо.
— Сказал же, выберусь, — говорю недовольно. — Не ждите. Релли, я не в первый раз в подземелья попадаю. Не маленький, не пропаду.
А это как раз правда, от первого до последнего слова. Случалось мне и раньше под землю попадать, и выбирался всегда. Только вот, потому и представляю себе, что меня здесь ждет. Это на улицы нежить погулять выходит, а здесь она дома. А я лук натянуть не могу!
— До встречи, — кричу и начинаю разбирать завал. На душе тошно, не люблю я врать. А вот приходится порой.
— До встречи, — эхом откликается Релли. Сдается мне, не поверила она, женщины ведь ложь сердцем чуют. Не беда, еще они умеют себя убеждать, что сказанная им (или ими, без разницы) ложь — самая, что ни на есть, святая правда. Чем мы, мужчины, постоянно и пользуемся.
Разгребать мешающие камни одной рукой неудобно, что и говорить. Однако приходится. Не торопясь, с перерывами, стараясь не повредить больную руку еще сильнее. Крупных камней здесь нет, с мелочью справлюсь.
Потихоньку появляется сноровка, дело идет быстрее. Везде привычка нужна, за что ни возьмись.
Наконец, мне удалось проделать в завале нечто вроде мышиной норы. По-хорошему, надо продолжить, упаси Звел, застряну еще, тогда точно конец.
Верчусь змеей, скриплю зубами от боли в руке, но ползу. Голова и плечи проходят, зад застревает. Рычу, извиваюсь, кое-как все же протискиваюсь. Да, это проход, я не ошибся. Вопрос, куда он ведет, и ведет ли вообще хоть куда-то?
Кряхтя, поднимаюсь на ноги. Сколько раз я Звелу клялся, что не полезу больше в это гиблое место? Каждый раз ведь, возвращаясь, обещал, и каждый раз лезу снова. Ну что за дурак, а? Потому, наверное, и жив до сих пор, боги дураков любят, скучно им без дураков.
Короткий коридор выводит меня из дома на улицу. Настоящую, подземную улицу. Вот он какой, Алирок, ну, здравствуй, вот и свиделись.
Ночное зрение мешает, подземная Руина хорошо освещена. Непонятно, что это за зеленые полосы на стенах, но света они дают более чем достаточно. Только вот неживой он какой-то, но это как-нибудь переживу.
Иду по улице, прячась в тенях. Здесь это не сложно, только вот, мертвяки живых не глазами находят. Но от других тварей (а мертвяки, поверьте, не самое страшное, что в Руине случиться может) порой помогает. Ступаю неслышно, благо, под ногами толстый слой пыли. Зато следы оставляю такие, слепой увидит. Отрубам-то это безразлично, костякам тоже, а вот случись
Но меня это не слишком волнует. Мало ли кто встретиться может в проклятом месте, от каждого не убережешься. Со следами я все равно поделать ничего не могу, разве что найти метлу и смести к оленям всю пыль в подземелье.
Сначала я думал зайти в ближайший дом и найти путь наверх. Ведь Алирок всего лишь нижние этажи домов Руины, а значит, должны быть и лестницы. Но вот заходить в дома отчего-то не хочется. Не уверен, что смогу поладить с их жильцами. К зданиям вообще лучше не приближаться, вылезут и сцапают, охнуть не успеешь. А посреди улицы я слишком заметен. Приходится быстро перебегать освещенные участки и раз за разом замирать в тенях.
Впереди недвижимой статуей замер костяк. Едва его не проглядел, стоит себе, не двигается, тихий такой, спокойный. Вообще-то, костяки далеко не всегда на людей бросаются, те же отрубы куда чаще. Но испытывать его миролюбие желания нет. Осторожно обхожу мертвяка со спины, тот сразу начинает шевелиться, но как-то вяло. Словно ленивая собака на цепи, когда понимает, что знакомый гость дому не угрожает. И неохота, а долг заставляет показать, не сплю, мол, охраняю.
Кривой походкой, будто скоморохи, вываливаются из пустого проема трое отрубов. Замираю на месте, коли учуют живую кровь, придется драться. А если повернут в мою сторону, учуют непременно.
Повезло, двинулись от меня. Один, правда, башкой покрутил, словно насторожило что-то. Но проверять не полез, так все трое и ушагали.
Стою не шевелясь, жду, пока из вида скроются. И обнаруживаю вдруг, что сжимаю лук поврежденной рукой.
Шевелю пальцами, болит, но не сильно. Натягиваю тетиву, боги мои! Болит, зараза, так, что зубы сводит. И все же куда меньше, чем раньше, это радует. Звел даст, скоро совсем пройдет, пояс-то на мне дуэльный, небось, и не такое лечил.
Крадусь вслед за отрубами, осторожно, будто сквозь нож-траву пробираюсь. И все-таки нарываюсь. Высовываюсь из-за угла, а они стоят, любезные. И бельмами своими на меня глазеют.
Трое — это для меня тьфу. Справлюсь, хоть и рядом они совсем, и рука вторая еще не отошла. В крайнем случае, убежать завсегда можно. Но стоит шум поднять, остальные из домов полезут, они-то меня и поймают, и оприходуют.
Отрубы нападать не спешат. Собственно, до меня им вообще дела нет никакого, развернулись себе и дальше пошли. А меня трясет, как медведь грушу, руки дрожат, ноги не ходят. Стою, жду, пока отпустит.
Сворачиваю в переулок, эх-хо, самое смешное только начинается. Целая толпа отрубов, и если не ошибаюсь, куклы они. Больно слаженно двигаются, ни дать, ни взять, армия на параде. И одеты все, как один, в красные лохмотья, и даже знамя один тащит красное с ромбом белым. Герб какой, наверное, я в этих благородных материях ни бельмеса не понимаю.
Дергаюсь обратно — и там толпа, только в синем. И тоже с флагом. Что на нем, разглядывать нет времени, куда-то надо бежать. Тут уж перебирать поздно, заскакиваю в ближайший дом, если это загонщики, то попался я намертво. Дом-то полуразрушенный, четыре комнаты на этаже всего и уцелели, лестницы если и есть, то до них нипочем не добраться.