Охотники 2. Авантюристы

Бортникова Лариса

— Стыывиииин! Любимый! Стывин!!! Вставай! Очнись, Стывин! Вот смотри... Я здесь, я с тобой, пойду, куда ты скажешь... Стывин!!! Милый... Очнись! Смотри, я здесь! Я и чемодан взяла, и сложила туда все, и пирожки сложила... Стывин!!! Не умирай...

Она произносила «Стивен» как «Стывин» и кричала неумело, очень тихо, как будто шепотом. Уже не раздумывая, Красавчик выбил стекло, вылетел на балкон, склонился над перилами — тело человека по имени Стивен (фамилия неизвестна) лежало поперек мощеной гранитом дорожки. Лежало в небольшой темной лужице и не двигалось. Здесь же была девчонка. Она билась в руках сторожей, мотала непокрытой головой и пыталась что-то прокричать. Но кто-то накинул ей на голову и плечи шаль, прикрывая

«стыдное» от мужских взглядов, и она замолчала. Так замолкает канарейка, стоит лишь набросить на ее клетку плед. Подбежали женщины — трое или четверо. Одна, похоже, сама генеральша. Подхватили несопротивляющуюся девушку под руки, поволокли в дом. Она загребала ботиками цветную гальку с дорожек, как капризный ребенок, которого насильно оттаскивают от ярмарочных каруселей. «Вот и все... не будет собаки у вас... ничего не будет», — подумал Красавчик и перевел взгляд на тело незадачливого жениха. По всему выходило, что глупый мальчишка принял стрельбу сторожей по воронам за обещанный Красавчиком шум и поторопился.

Совесть Красавчика не мучила, он сделал для «голубков» все, что мог, и даже больше. Пришло время подумать и о себе. Перемахнув через перила, Генри вцепился в обжигающий ладони плющ и ловко стал спускаться. Секунда, другая... он спрыгнул прямо на немолодого турка, стоящего на шаг дальше остальных, и свалил того с ног. Вырубить турка ударом в челюсть и выхватить из рук заряженный парабеллум было делом одной секунды. И в эту же секунду Красавчик начал стрелять. Он еще пока спускался, прикинул, что сперва снимет плечистого, потом усатого, а за ним сразу бровастого и одноглазого. Там очередь дойдет и до тех, кто бежит от ворот. В общем, девяти патронов за глаза должно было хватить. Однако непривыкший к немецкому оружию Красавчик, несколько раз промазал. А когда, через несколько секунд, приноровился, магазин его был уже пуст. Турки заклекотали, засуетились, защелкали затворами. Красавчик Баркер прямо почувствовал, как старушка-смерть ласково похлопала его по плечу.

— Морж... Морж, сэр!

— Что? Жив, что ли? — нагибаться и выяснять степень живости масонского выкормыша у Генри времени не было.

Он сунул руку в нагрудный карман, сперва нащупал часы, с проклятьем отшвырнул их в сторону, а потом вцепился в Моржа всеми пальцами, понятия не имея, делает ли он то, что надо, и что вообще сейчас произойдет. А когда трое турок, тех, которые находились к Красавчику ближе всего, вдруг осели на землю и там застыли в неуклюжих позах, Генри опешил. Опешил не он один — остальные его противники замерли в ужасе, уставившись на своих застывших насмерть товарищей.

— Господи Иисусе... Это что за леденцы из жмуриков? — выдохнул Генри.

— Морж... — прохрипел мальчишка.

Случаются мгновенья, когда и надо бы позволить себе минуту-другую на осознание произошедшего, а вот некогда. Это было именно такое мгновенье. Красавчик, стараясь не прикасаться к обледеневшим конечностям турок, быстро обшарил их и обнаружил в кобуре у одного из «леденцов» собственный кольт.

— А ты не такой уж и легкий, как мне казалось... — Генри взвалил своего не-брата Стивена на спину и тяжело поковылял к калитке. — Пошли отсюда, пока они не опомнились.

Креветка, за ночь застывший немногим меньше свежезамороженных турок, увидев Красавчика в конце квартала, тут же растормошил фаэтонщика и заставил того ехать Генри навстречу.

— Тихо, тихо класть коляска. Бей эфенди кютю... Чок кютю.

— Без тебя знаю, — огрызнулся Красавчик. — Что? Его там бросать надо было? Он, конечно, масон и конфедерат, но все же американец! Едем к Потихоньку... Пусть зашивает! А закочевряжится, так у меня есть, чем его подбодрить...

Генри грозно сдвинул брови к переносице. Потом отвернулся и так, чтобы никто не видел, сглотнул соленый ком. Парень помирал, и чтобы это понять,

не надо было быть хирургом. Пуля вошла мальчишке в спину, и вышла наружу спереди, разворотив живот. Кровищи было столько, что фаэтонщик даже ныть не стал, когда увидел, во что превратились ковровые сиденья его экипажа. Махнул рукой и молча принял у Креветки десятидолларовую купюру.

— Морж... Предметы... Я — Иуда? Предал своих, умру теперь предателем? Но ведь не позорно предать из-за любви, сэр? Вы как думаете? А?

— Ничуть не позорно! Ты не разговаривай много... Я тебя сейчас к хорошему лекарю свезу, он тебе кишки обратно вставит.

— Вот... Вы грозились мне кишки выпустить, а теперь грозитесь обратно вставить... Акааххххка... — пацанчик закашлялся, запузырилось на губах розовое.

Красавчик обернулся, хотел сказать Креветке, чтобы тот поторопил фаэтонщика, но тут увидел, как из-за поворота вылетают верхом на скакунах турки. Видимо, из дома подоспело подкрепление.

— Гони! — заорал Красавчик.

— Генри... Простите меня за все... Вы — хороший чело...

«И ты меня извини, Малыш», — подумал Генри, и «Малыш» совершенно точно относилось к злополучному мальчишке, который за свою короткую жизнь наделал столько глупостей, что хватило бы человек на сто. Но который все-таки прожил не зря, потому что успел полюбить по-настоящему. «Извини... Так надо». Красавчик кивнул Креветке, и тот столкнул тело того, кого Красавчик Баркер целых четыре месяца считал своим братом, на обочину. Фаэтонщик спрыгнул сам — решил, видно, что пара сломанных ребер лучше, чем размозженная в кашу черепушка.

— Гони!

Креветке не надо было повторять дважды. Он ловко перекатился на облучок, подхватил вожжи и завопил громким фальцетом. «Хайди! Хайди! Чабууук!»

Прорвать шилом солидную дыру в кожаной обшивке фаэтона — плевое дело. А вот стрелять с двух рук, когда ты едешь в болтающемся, подпрыгивающем рыдване — дело не плевое. Но доставать из кармана Моржа Красавчик не собирался. Турок или японец, кому охота помирать вот так не по-человечески, превратившись в сосульку?

— Куда ты правишь? Едем куда? — крикнул Красавчик Креветке, не оглядываясь. На мушке у него был кто-то очень похожий на самого Тевфик-пашу, и Красавчик размышлял, стоит ли делать сиротой девчонку, уже потерявшую сегодня любимого.

— Капалы чарши... Гранд пазаар. Там есть, где ходить сразу далеко от Истанбул... Секрет! Никто не знает... Креветка знает! Сразу шаг раз-два — и далеко-далеко от Истанбул. Лондра можно. Можно Парис! И Москова тоже можно. Никто плохой человек никогда Красавчик не ловить! Хайди, хайди! Чабууук!

— Чего? Да на кой мне Лондон? Да и Париж не особо сдался. Москва? Вот, Москва, пожалуй подойдет. Ходуля — милый дружок мой, поди, все еще там... Все еще гоняется за Жужелицей. А что? А ведь это дело. Ходуля — человек свой, хоть и нытик. И про чертовы цацки многое знает. Так, может, Ходуля подскажет, кому из их кодлы может понадобиться хорошая ищейка...

— Хайди, хайди! Чабууук!

Остановив повозку возле каменной, на первый взгляд абсолютно глухой стены, Креветка скатился на землю и потянул за полу Красавчика. Тот увлеченно целился в чью-то красную феску, и совсем уже было попал, но, получив чувствительный удар крошечным кулачком прямо в бедро, выругался.

— Аболиционисты твою бабушку... Ты что творишь?

— Чабук!!! Быстро!

Креветка потянул на себя огромный мшистый камень, что, казалось, врос в землю веков эдак десять назад, и камень неожиданно легко поддался. И не он один. Целый кусок стены отодвинулся в сторону так легко, словно был нарисован на куске картона. Красавчик пригляделся. Нет — не словно, а на самом деле на куске картона. Пока он рассматривал шедевр неизвестного художника, Креветка живо закатился в открывшуюся щель и замахал ручонками, мол, чего ты там телишься — поторопись.