Охотники на фазанов
Шрифт:
— Не знаю, — сказал Ассад. — Может, лежит там где-нибудь.
Он помог Карлу подняться на ноги; руки болтались, будто не имели к нему никакого отношения, и он их совсем не чувствовал — не считая боли в раненом плече.
— Давай выйдем отсюда, — предложил Карл.
Вдвоем они направились к дверному проему, откуда лился свет.
Там она их и ждала — с растрепанной, покрытой пылью головой и таким взглядом, в котором, казалось, соединилось все горе и страдание, какое только существует на свете.
Чернокожим
Затем кто-то из них что-то крикнул другим, и работа закипела.
Кимми добровольно пошла за Ассадом и Карлом, даже показала тропинку к противопожарной просеке и кнопки, открывающие калитку. В немногих словах она объяснила, как пройти по лесным тропинкам, озаренным неяркими проблесками солнца, чтобы выйти к железнодорожному полотну.
— Делайте со мной, что хотите, — сказала она с самого начала. — Жить мне уже недолго. Я знаю свою вину. Мы пойдем на станцию. У меня там осталась сумка. Я все записала на бумаге. Там сказано все, что я помню.
Стараясь идти с ней в ногу, Карл рассказал про найденный тайник и про неизвестность, с которой столько лет пришлось жить многим людям. Теперь правда выйдет наружу. Кимми слушала, как он говорил ей о горе людей, потерявших своих близких, о глубоких душевных ранах, которые остались у родителей, ничего не знающих о гибели своего ребенка, у детей, у которых без вести пропали родители. Он говорил ей о незнакомых людях, объясняя, что пострадали не только сами жертвы.
Она просто шла впереди, вяло свесив руки; на лице у нее было замкнутое выражение, и казалось, все это не доходит до ее сознания. Сломанный палец торчал, как палка. По всему было видно, что убийство тех троих положило конец и ее жизни. Она сама так сказала.
Такие люди, как она, в тюрьме долго не живут. Карлу это подсказывало чутье.
К железнодорожному полотну они вышли метрах в ста от платформы. На этом участке рельсы тянулись по прямой, как линейка.
— Я вам покажу, где моя сумка, — сказала Кимми, направляясь к кустам возле самого полотна.
— Не поднимай, я сам понесу. — Ассад оттеснил ее в сторону.
Взяв сумку, он пронес ее оставшиеся до платформы двадцать метров, далеко отставив руку, словно внутри таилось нечто очень опасное.
Добрый старый Ассад!
Дойдя до платформы, он расстегнул молнию и, невзирая на протесты хозяйки, перевернул сумку вверх дном. Внутри действительно оказалась тетрадка, и беглый осмотр подтвердил, что она густо исписана текстом с указанием мест, событий и дат. Просто невероятно!
Потом Ассад взял
То же самое сделал и Ассад, когда увидел содержимое свертка: крошечного мумифицированного человечка с пустыми глазницами, черной головкой и растопыренными пальчиками, одетого в крошечное кукольное платьице.
Кимми кинулась к детскому трупику и прижала его к груди; они даже не пытались ей помешать.
— Милле, родная моя! Все хорошо. Мама здесь, мама тебя больше никогда не оставит! — рыдала женщина. — Мы всегда будем вместе. Мама подарит тебе маленького мишку, и мы будем играть с тобой каждый день!
Карлу ни разу не довелось пережить то безграничное чувство любви, которое овладевает человеком, когда он впервые держит на руках родное существо, только что появившееся на свет, однако сопереживать ему он был вполне способен. Глядя на Кимми, он почувствовал, как защемило сердце.
Сунув раненую руку в нагрудный карман, он выудил маленького мишку, найденного в тайнике, и протянул Кимми.
Она не проронила ни слова, только замерла, не сводя глаз с игрушки. Приоткрыла губы, склонила набок голову, скривила рот и так застыла: неясно было, то ли она радуется, то ли сейчас заплачет.
Ассад стоял рядом с непривычно растерянным видом, нахмуренный и притихший.
Наконец Кимми несмело протянула руку за медвежонком. Едва она ощутила его у себя на ладони, с нее мигом сняло судорожную напряженность; она облегченно вздохнула всей грудью и откинула голову.
Карл вытер хлюпающий нос и поспешил отвести взгляд, чтобы не расплакаться. На глаза ему попалась группа пассажиров, ожидавших поезда, затем он взглянул на навес в конце платформы, где стоял его служебный автомобиль. С другой стороны приближался поезд.
Затем он снова посмотрел на женщину. Ее дыхание успокоилось, она стояла прижимая к груди и младенца и игрушку.
— Ну вот! — сказала она и вздохнула так, словно с этим вздохом сбросила с души годами давившую тяжесть. — Теперь голоса совсем замолчали. Они ушли!
Кимми улыбнулась, хотя по щекам ее струились слезы; она подняла взгляд к небесам, весь ее облик излучал огромную, необъяснимую умиротворенность.
— Ах, Милле, дорогая моя! Теперь есть только ты и я. Это и вправду сбылось.
Сияя радостью облегчения, она закружилась в танце, держа на руках ребенка и словно не ступая по земле, а с каждым шагом воспаряя все выше и выше. До поезда оставалось метров десять; и вдруг ноги так же легко поднесли Кимми к краю платформы, и она ступила за край. В последний миг ошарашенный Карл встретился с ней глазами: в них сияли благодарность и умиротворение. Раздался предостерегающий крик Ассада, но было поздно.
— Только мы с тобой, милая моя девочка, — сказала Кимми и откинула руку, будто крыло.