Охотники за каучуком
Шрифт:
Пробыв подряд три года в Бразилии и испытав за это время всякие превратности судьбы, он, наконец, очутился на «Симоне Боливаре».
По наружности Маркиз был славный, здоровый, плотно сложенный маленький человечек, двадцати семи или восьми лет, с умным и живым лицом, очень выразительными чертами и лукавым, насмешливым взглядом вечно смеющихся глаз. Если бы не рот, постоянно складывавшийся в добродушную и ласковую улыбку, то выражение его лица можно было бы, пожалуй, назвать остронасмешливым.
Всегда веселый и добродушный, смотревший на жизнь с ее лучшей стороны,
Двое его друзей с первого взгляда казались людьми менее тертыми, менее проворными. Старший из них был неуклюжим и тяжеловесным мужчиной лет сорока, с черными глазами, густыми, черными, точно намазанными углем, бровями и всегда чисто выбритым подбородком, отдающим легкой синевой, как это часто бывает у сильных брюнетов. Теперь вот уже две недели, как подбородка его не касалась бритва, и борода тысячами колючек торчала из смуглого подбородка, точно щетина у ежа.
Звали его Жорж Раймон. Он тоже по преимуществу играл благородных отцов и пел басом, самым густым басом, когда того требовало представление. Несколько тяжеловатый и очень апатичный, он был в душе добрейший человек, несмотря на свою немного угрюмую и суровую наружность.
Последний из трех артистов — рослый детина, эльзасец тридцати пяти лет, долговязый, как журавль, тощий, как селедка, белокурый, как спелый колос, и музыкальный, как соловей. Прекрасные голубые глаза с приятным синеватым отливом придавали его лицу, очень уж не по росту мелкому, выражение странной задумчивости, усиливаемое еще более некоторой наивной неловкостью, от которой он не сумел отделаться, несмотря на долголетнюю привычку выступать перед публикой. Звали его Фрицем, как всех эльзасцев.
Стоит ли говорить, что этих трех господ связывало не просто товарищество, а искренняя и прочная дружба, основанная на взаимном уважении и скрепленная общими неудачами, лишениями и затруднениями, общими радостями и печалями?!
Впрочем, столь различные по склонностям и характеру люди неизбежно должны легче сойтись в силу закона, по которому крайности и противоположности сходятся.
Однако, как ни привычны были эти люди к невзгодам, обычным в их бродячей жизни, все же не трудно понять, как сильно их поразила в первую минуту так неожиданно обрушившаяся на них катастрофа.
Единственным утешением для них было сознание, что их бедные подруги в безопасности, под охраною того великодушного человека, который вступился за них, и им не грозит мучительный плен, обещающий быть крайне тягостным, если не слишком продолжительным.
Довольные уже тем, что страдать придется им одним, и уверенные в находчивости и изобретательности своих жен, в их умении выпутаться из затруднительного
Едва только они прибыли в деревню, как Диего приказал отвести их в просторную хижину, которую он иронически прозвал французским кварталом, и поселить их там.
В этой хижине уже были три жильца, и нельзя сказать, чтобы это были приятные субъекты. Это — три каторжника.
Зная их прошлое, нетрудно понять, что их встреча с вновь прибывшими была не из самых дружелюбных.
— Хм! Гости! — первый воскликнул Луш, завидев незнакомцев.
— Да еще какие гости, в белье и с багажом, — распространился на ту же тему Красный.
— И как будто славные башки! — добавил Кривой.
— Эй, да тут уж кто-то есть! — воскликнул Маркиз радостно и весело. — Здесь даже говорят по-французски; быть может, это земляки! Добрый день, господа!
— Добрый день! — пробурчал Луш, с трудом переворачиваясь в своем гамаке вследствие боли в пояснице. — Вы, должно быть, тоже наши собратья? .. Вы прямо оттуда, не так ли?
— Ну, конечно, мы оттуда… даже из очень далека… и притом еще самым дальним путем! — отозвался Маркиз и запел песенку:
Оттуда, оттуда! С самого края света,
Оттуда, оттуда, где лежит Люксембург…
— Что с ними такое? Вас спрашивают, любезный, вы с «Соленого Лужка» (каторги)?
— Что?
— Сколько вы снопов накосили, прежде чем провели ротозеев и улизнули в кусты (то есть сколько лет вы пробыли в остроге прежде, чем обманули бдительность сторожей и бежали в поля и леса)?
Но видя, что трое друзей не понимают ни слова из этого каторжного жаргона, Луш презрительно добавил:
— Пфа! Простаки (то есть порядочные, честные люди)! Эти ни разу не заставили дубы потеть (то есть никого не убили). Они не годятся даже на то, чтобы вытащить у кого-нибудь из кармана деньги, стащить часы, разгромить какие-нибудь склады или очистить квартиру!
— Ну и что же из этого? — гневно отозвался Маркиз, привстав на кончики пальцев, как молодой петух, готовящийся налететь на другого петуха.
— А ничего… вы — не нашего поля ягода; это сразу видно! Ну, так придется вам держать себя смирно!
— Слушай, старик, — воскликнул Маркиз, возмущенный этим приемом и попыткой запугать его, — ты постараешься вести себя прилично по отношению к нам, или я переломлю тебя надвое, как спичку! Слышишь? Мы здесь не по своей воле и не ради своего удовольствия, и вы устройтесь так, чтобы не отравлять нам жизнь, не то оплеухи посыплются градом, так и знайте!
— Полно тебе, Луш, — вмешался примирительным тоном Красный, — не заносись! Ведь он в сущности прав! Не всякому посчастливилось, как тебе, быть приговоренным к смерти, да еще не раз, и не всякий, кто пожелает, бывает каторжником… Лучше поладить между собой и затем сговориться, чтобы в один прекрасный день всем вместе бежать отсюда, тихонько и без шума! Как видите, друзья, и мы здесь не по своей воле и не ради своего удовольствия! — добавил он, обращаясь ко вновь прибывшим и потирая свой ноющий от боли спинной хребет.