Охотники за курганами
Шрифт:
— Ко всем головным болям, — пожаловался Егеру князь, — надо еще прознать: что сие есть — сибирский наказ?
— Узнаешь, княже, — осклабился пушкарь Левка Трифонов, — завтра я тебе этот наказ такой пальбой обозначу, что все присядут… без естества нужду справлять!
Артем Владимирыч выслушал похвальбу Левки-пушкаря вполуха. Ему растравила душу реестровая запись купчины Демидова, куда тот внес и пушки, и ружья. И даже вписал «три котла банных, кованых, по пять на десять ведер каждый». Баня, оно, конечно, двум сотням человек нужна была особинно. Но вот писан был реестр казенным подчерком,
Егер подтолкнул князя:
— Опосля, барин, станешь голову греть. Ныне держи-ка ее в холоде… И разреши холопу твоему верному и вечному из сих пистолей пристрел совершить. Руки так и чешутся!
Глава 18
Лагерный шум при подъеме обозников на заре обычно Полоччио не будил. А тут — случилось проснуться. Шум в лагере стоял несвычный, громкий и матерный.
Шум разбудил и Гербергова. Тот спал, как и ученый посланник, раздевшись до исподнего. В железной повозке стояла духота.
— Пойди посмотри, что за маета, отчего людям спать не дают? — сказал Полоччио Гербергову.
Тот отвернулся, скорчил рожу, но стал послушно одеваться.
Почти рассвело. Лошади уже запряжены, половина повозок круто развернута на восток. Люди — солдаты, повозочные — строились в общее каре.
Посреди людского квадрата стоял мрачный князь Гарусов в новом генеральском мундире. Стоял он возле толстого пенька. В пеньке, отсвечивая лезвием рассветное солнце, торчал топор.
Гербертов от ужаса взглотнул, поперхнулся, подался назад, в «сундук».
— Казнь намечается, — хрипло вымолвил он.
Полоччио с удивлением глянул на маленького толстого человека и продолжал одеваться. Натянул высокие башмаки, сказал:
— Вяжи!
Гербертов бездумно, по-лакейски, присел на коленки, принялся завязывать шнуровку аглицкого капитанского корабельного башмака.
На улице поднялся шум. Полоччио оттолкнул Гербергова, сам захватил узлом второй башмак, прицепил шпагу и шагнул из вагенбурга. Глядя ему в спину, Гербертов с припозданием понял прозвание ученого посланника — прохиндей Колонелло.
Ведь Полоччио вышагнул наружу в полном мундире полковника войск Венецианской республики.
Князь Тару сов краем глаза уловил выход обмундированного ученого посланника наружу, но продолжал говорить, раздельно и громко:
— Мною распоряжено, что на походе человецы животы свои блюдут по древлянскому обычаю, заведенному нашими предками искони и навечно. Сей закон в Сиберии имеет первейшее условие соблюдения, ибо идем мы в земли незнаемые, против народцев немирных. Идем ратью, а не татьской подлой ходьбой.
Полоччио, в голубом мундире, шитом золотом и при серебряных кантах, толкая солдат, вошел в каре и встал в пяти шагах напротив князя.
Глядя ему в глаза, князь окончил речь:
— Два солдата, Веня Коновал да Сидор Бесштанный, сей наказ предков и мой приказ выполнить не старались. Пили тайно вино и других к тому подстрекали…
Полоччио на время растерялся. От лошадей несло терпкой вонью мочи, утренняя роса выдавливала из степных растений одуряющие запахи.
Туда, на восход солнца, далеко — тянулась зеленая равнина, плоская и безмерная.
Огромного роста монах в черной рясе держал в одной руке раскрытую книгу в черном переплете, в другой — золоченый крест. Перед ним на коленях, босые, до пояса обнаженные, молились два солдата. Быстро крестились русским обычаем.
Полоччио оторвался от этого дикого зрелища и огляделся, ища Гурю.
Того не виделось.
— Егер! — зычно крикнул ссыльный майор в генеральском мундире. — Веди ко плахе первого!
Егер, в красной рубахе до колен, подпоясанной ремнем при серебряной пряжке, взялся за рукоять мясницкого топора, крикнул:
— Веня! Коновал! Подь сюды!
Веня Коновал, плотный угрюмый парень, поднялся с колен, отряхнул штаны и, набычив голову, подошел к пеньку.
— Вину свою признаешь? — спросил Артем Владимирыч.
— Да, — отозвался солдат, прищуренно глядя на топор.
— Клади башку! — распорядился Егер.
Веня Коновал опять опустился на колени, обхватил руками пенек, поворочал головой, поудобнее устраивая ее на шершавом спиле пня.
Егер расставил в полушаг ноги, поднял топор.
Люди в каре шумно выдохнули. Ближние лошади, почуяв нервность людей, забили копытами.
— Стой! — крикнул в лицо князю одаренный видением Полоччио. — Именем Императрицы — стой!
Егер так, с поднятым топором, оглянулся на князя. Тот держал лицо строго и беспечно.
Полоччио дошагал под взглядами людей вплоть до князя и зло зашипел, путая слова:
— Мой приказ! Мой приказ — вести на поход быдлос, абер нихт морт! Либерти — свободу — дай дизес зольдатен!
Князь Гарусов медленно снял перед ученым посланником шляпу:
— Это наша страна, герр ученый. Мы живем по нашим наказам… законам. Нам тут никто свой, иноземный, наказ дать не может. Куда идти — твой указ, как идти — наш наказ.
— Пошел вон! — проорал Полоччио и подсек язык.
Две сотни людей глядели на него с ненавистью!
Предводитель отряда Артем Владимирыч Гарусов одним толчком вернул шляпу на место.
А ведь не этого добивался Полоччио! Не огульной к себе ненависти! Полоччио желал на походе привести как можно более народа в свое полыцение, под свою руку! В далекой сейчас Европе быдло солдатское и повозочное уже валялось бы перед ним в ногах за выказанную милость — пощаду виновным. А эти русские? Они что — умом тронулись? Глядят так, будто сейчас его, Полоччио, сомнут и затопчут!