Охотники за удачей
Шрифт:
Миронов согласно кивнул и убрал оружие. Смокотин с трудом сдержал вздох облегчения.
— Ну ты и отмороженный, — с каким-то невольным восхищением сказал он. — Уж насколько я псих, но у тебя подчас совсем «крыша» съезжает… Ты бы подумал над этим на досуге… Нет, это я не в обиду, но порой с тобой очень сложно иметь дело… Ладно, все образуется… Никуда она не денется.
Немного успокоившись, он набрал номер Шерстнева на радиотелефоне и сообщил:
— Шеф, это опять я. Основная часть работы прошла на удивление удачно. С бабами покончено, документы подписаны. Но есть одна ма-аленькая неувязочка, исправимая, но досадная. Мои ребята сейчас
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
За чужую печаль и за чье-то незванное детство
нам воздается огнем и мечом и позором вранья,
возвращается боль, потому что ей некуда деться,
возвращается вечером ветер на круги своя.
А.Галич …Но доброта не зря на свете, и сострадание не зря…
Р. Казакова Толстяк открыл один глаз и недовольно уставился на тяжелый кирзовый сапог, утвердившийся на драном одеяле прямо перед его носом. Сапог был пыльный, с прилипшим к подошве голубиным пухом и пометом. Тяжелый сапог, добротный. Таким сапогом в живот получишь — от макушки до пяток как огнем обожжет, неважно, что на тебе толстый свитер и плотная войлочная куртка, выкроенная из старой армейской шинели. Толстяк открыл второй глаз и вздохнул — прилипший к сапогу пух гневно заколыхался.
— Сейчас опять врежу! — монотонно пообещал голос сверху. — Подъем, бомжара!
— Да, да, — сказал Толстяк. — Я уже… Уже ухожу…
Он сел, с шумом поскреб в голове, вычесывая из волос накопившийся там за ночь мусор, и посмотрел на вставленного в сапоги милиционера. Принадлежавший сапогам сержант был под стать кирзачам — массивный, грубо скроенный, казенный. На чердаке было жарко, по щекам сержанта катился пот, и он недовольно сопел, явно ненавидя и духоту чердака, и пославшее его сюда начальство, и Толстяка. Впрочем, нет. К Толстяку он ненависти не испытывал. На ненависть надо тратить силы, а расходовать их на такое ничтожество, как Толстяк, сержанту было лень. Он его презирал. Что и не замедлил выразить, вытерев птичий помет с подошвы о подстилку Толстяка.
— Одна зараза от вас, — брезгливо морщась, констатировал он. — Все кругом загадили, вонючки. Собрать бы вас всех вместе, да куда-нибудь на необитаемый остров отправить…
Толстяк поскреб густую щетину на подбородке и снова вздохнул. Сержант сквозь зубы сплюнул на песок и концом резиновой дубинки ткнул в небольшую картонную коробку, стоящую рядом с одеялом.
— Что здесь? Ворованные электросчетчики? Вываливай все, показывай.
Толстяк послушно перевернул коробку, разбрасывая по одеялу свои нехитрые пожитки: пару мятых рубашек, брюки, вязанную шапочку, ботинки с заменяющей шнурки бечевкой, рюкзак без одной лямки, пару алюминиевых ложек, нож с обломанным лезвием, спички, обмылок, завернутый в кусок полиэтилена, и небольшую пластиковую коробочку из-под импортного мыла, в которой хранил нитки, пуговицы и маленький пузырек с марганцовкой.
Сержант брезгливо поворошил этот мусор носком сапога и повторил:
— Все кругом загадили, сволочи…
— Петриков! — позвали от входа. — Где ты там застрял?
— Здесь я, справа от входа, — отозвался сержант. — Бомжа нашел.
— Дохлого?
— Нет, жив пока…
— Гони его в шею, — посоветовал тот же голос. — Пусть на соседнюю территорию выметается. А еще лучше, в другой город.
— Понял? — спросил сержант, размазывая пот по щекам. — Чтобы через
Толстяк кивнул и принялся запихивать свои пожитки обратно в коробку.
— Петриков, — снова позвали от входа.
— Ау?
— Спроси его про девчонку. Может, видел?
— Ты здесь девчонку лет шести не видел? — спросил сержант, расстегивая верхние пуговицы на шинели. — Ф-фу, жара какая… Опрятная такая девчонка, ухоженная, светловолосая, с карими глазами? В чем одета… черт ее знает. Она из горящего дома успела выскочить, так что одета наспех. Весной холодно, а она, скорее всего, без верхней одежды, на улице должна быть заметна… Видел?
Толстяк отрицательно покачал головой.
— Еще бы ты что-нибудь нам сказал, — проворчал сержант, — дождешься от вас помощи… Пшел отсюда! Если через пять минут вернусь и найду тебя здесь — пеняй на себя…
Сержант повернулся и, пригибаясь, чтобы не задеть макушкой низкий потолок, направился к выходу. Толстяк посмотрел ему вслед и снова вздохнул. В том, что сержант не вернется, он был уверен, но в небольшое чердачное оконце уже вовсю светило не по-весеннему щедрое солнце, и пора было вставать и приниматься за дела. Толстяк отряхнул пыль с куртки, огладил ладонями длинный коричневый свитер, поплевал на руки, приглаживая всклокоченную шевелюру, и выбрался из своего пристанища на лестничную площадку. На первом этаже забрался под лестницу, открыл пожарный кран и, громко фыркая, подставил лицо под струю холодной, грязно-желтой воды… И получил сильный удар сзади по почкам, бросивший его наземь, прямо в растекавшуюся по кафелю лужицу.
— Тебе что, козел, жизнь опаскудила?! — прорычал не замеченный Толстяком вовремя амбал в малиновом пиджаке. — Ты что в моем подъезде забыл, овца?! Ты что мне тут гадишь, а?!
Вжавшись в угол, Толстяк закрыл руками голову и съежился, насколько это было возможно при его комплекции. Парень еще несколько раз пнул его остроносым ботинком в бок и приказал:
— Закрывай кран!.. Быстрее!.. Теперь ложись на брюхо в лужу и катайся в ней… Ну!..
Получив еще несколько ударов в живот, Толстяк послушно растянулся на грязном кафеле.
— Теперь ползай, — распорядился «малиновый пиджак». — Давай, свинья, живее ползай, живее! Всю лужу собой вытирай! У-у, чмо проклятое!.. Теперь вставай и бегом отсюда! Быстрее!
Держась рукой за саднящий бок, Толстяк затрусил к выходу, но не успел — возле самой двери все тот же остроносый ботинок впечатался ему пониже спины, придавая ускорение, и пулей выбежав на улицу, бедолага растянулся в снежной жиже, щедро приправленной песком и солью.
— Еще раз здесь увижу — убью! — пообещал «малиновый пиджак», проходя мимо.
Толстяк благоразумно не поднимался с асфальта до тех пор, пока его мучитель не сел в машину и сверкающая полировкой «вольво» не скрылась за углом дома, увозя прочь нового «властелина жизни». Только после этого он встал, осторожно ощупал руками ноющие бока, оглядел то, во что превратилась его и без того ветхая одежда, и снова вздохнул.
«Это еще ничего, — подумал он, щурясь на яркое солнце. — Лохмотья быстро высохнут, да и сало меня в очередной раз спасло — вроде, ничего не сломано… А вот Хромого, что в подвале за универсамом жил, такие же “малиновые пиджаки” машинами переехали только за то, что после первого предупреждения из их дома не убрался. Два «джипа» по нему туда и обратно прошлись — смотреть не на что было. Мясо, и мясо… Так что мне еще повезло».