Охранитель
Шрифт:
Ну конечно, преподобный явился. Действительно, стыдобища.
Рауль с неимоверным трудом разлепил глаза. В голове гудело, язык сухой как корка, привкус во рту неописуемый ни французским языком, ни высокой латынью.
Что же ввечеру такого было? Буйный кутеж в «Трех утках»? Нет, исключено.
Мэтра как пружиной подбросило — вспомнил! Всё, в мельчайших деталях! Начиная с того момента, когда Кловис из Леклюза постучался в дверь вчерашним утром.
Не стесняясь присутствия брата Михаила ощупал себя — шею, подмышки, внутреннюю поверхность бедер. Ни намека на бубоны.
— Неужели белая горячка? — с легкой
— Че… — икнул Рауль. — Не меньше четырех. Дайте воды. Сейчас умру.
Втихомолку посмеиваясь его преподобие сходил в кабинет, отыскал кубок и развел остатки вина теплой водой. Передал страждущему. Рауль, едва не захлебываясь, выпил.
— Я терпим к человеческим слабостями, — сказал брат Михаил. — Но простите, почему мне, полномочному папскому инквизитору, надо бросать все дела и отправляться вас будить? Жак утром не достучался, госпожа Верене ему не открыла. Пришлось наносить визит лично.
32
Кварта — здесь единица объема около 1,1 литра, или 1/35 анкера (около 35,7 литров).
— Утром? — туповато переспросил Рауль.
— Сексту недавно отзвонили, неисправимый пьяница! Я уже успел поговорить с Жанин Фаст — сидит у больного, образцовая самаритянка, — и мимолетно познакомился с бароном де Фременкур. А вы дрыхнете, источая облака перегара. Дождетесь, влеплю такое покаяние, что до глубокой старости не отм'oлите.
— Покаяние? — опомнился мэтр, подавляя отрыжку. Решился: — Ваше преподобие, я грешен, благословите на исповедь…
— Прямо здесь? В спальне? Хоть бы оделись — это ж профанация священного таинства! Ладно, ладно, не вставайте. Благословляю. In Nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti, Amen, — брат Михаил вынул из поясной сумочки епитрахиль и прочертил ладонью в воздухе крестное знамение. — Кайтесь. Только побыстрее, время теряем.
— Умоляю, никто кроме вас пока не должен узнать о…
— Остатки разума пропили? — повысил голос доминиканец. — Усомнились в святости тайны исповеди?
— Я не про то, — зажмурившись, помотал головой Рауль. — Вы неверно поняли, извините. Наша история так запуталась с появлением этого Жана де Партене — чума, Дороги, ведьма Жанин, четвертый всадник… Не знаю с чего начать.
— С чумы, — сказал брат Михаил. — Ибо эта проблема является наиболее острой. Хотите сказать, что господин барон болен чумой? Мне так не показалось, выглядит он малокровным, но вовсе не умирающим.
— Слушайте… Ночью я перестарался с пуатевинским. От страха. Знаете ведь как развязывается язык после неумеренного возлияния — кажется, я всё разболтал господину де Партене. Хотелось выговориться.
— Разболтали? — выпрямился преподобный. — Зачем?
— Новый элемент в мозаике, — тихо сказал Рауль. — Дороги атребатов. Он знает о них. Больше чем я, чем вы, чем Жанин Фаст.
— Любопытно, — брат Михаил наклонился вперед и соединил пальцы рук в почти молитвенном жесте. — Давайте–ка соберитесь, упорядочите мысли и рассказывайте подробно. Не верю я в такие случайности…
* * *
Его
На рассвете объявилась девица Фаст — притащила медную ночную вазу, помочиться (во время этого процесса не вышла, а просто отвернулась, оправдавшись тем, что «У меня есть братья, мессир»), затем вполне добротно перевязала, опять же не испытывая лишнего смущения.
Утро прошло в блаженной полудреме — Жанин устроилась рядом на табурете, едва слышно напевая какую–то нескончаемую сагу на местном диалекте ch’ti , непроизносимой смеси фламандского, среднефранцузского и поздне–норманнского. Дважды стучали в двери со стороны дальнего входа, но мадемуазель Фаст не сдвинулась с места.
Ближе к полудню объявилась хозяйка дома — хмурая пожилая женщина с бульдожьими щеками, — приведя с собой прелата в рясе цветов ордена святого Доминика Гусмана: высокий брюнет, обладающий холодно–пронзительным взглядом и безупречным профилем аристократа–патриция времен цезарей. Видимо, тот самый брат Михаил, о котором ночью сбивчиво повествовал Рауль. Причем повествовал в контексте столь невероятном, что человек незнакомый с подлинными реалиями XIV века посчитал бы слова мэтра страшноватой детской сказкой, не более…
Преподобный куртуазно представился, осведомился о здоровье, спросил, нет ли у шевалье де Партене желания причаститься святых таинств, ибо человек, как известно, смертен? Нет? Ну как угодно. Вынужден вас покинуть, меня ждет мессир Ознар.
Взгляд у брата–доминиканца и впрямь примечательный — ощупывает, оценивает, буквально впивается глазами. Серьезный человек.
… — Жанин, будьте любезны выйти, — спустя примерно час брат Михаил вернулся вместе с Раулем. Последний был насуплен и зеленоват ликом. Похмелье в наилучшем виде. Точнее, в наихудшем. — Помогите мадам Верене по хозяйству. Если понадобится, мы вас позовем.
Девица Фаст безропотно подчинилась.
— Насколько я понимаю, мессир, — без предисловий начал монах, усаживаясь рядом с кушеткой, — после обстоятельной беседы с мэтром Ознаром прошедшей ночью вы полностью отдаете себе отчет в том, кто я такой и какими полномочиями облечен?
— Да, ваше преподобие.
— Прекрасно, прекрасно… Я могу рассчитывать на вашу откровенность, барон?
— Разумеется.
— Еще лучше. В таком случае скажите, когда вы получили жалованную грамоту на титул и лен Фременкур?
— Пятого ноября тысяча триста седьмого года, в Париже, замок Консьержери, из рук хранителя печати королевства Франция Гийома де Ногарэ.
— То есть сорок полных лет и еще четыре месяца тому?
— Истинно так, ваше преподобие.
— Как вы это объясните с учетом вашей молодости?.. Впрочем, я поставлю вопрос иначе. Когда вы родились?
— В тысяча девятьсот восемьдесят четвертом году от Рождества. Это получается… Да, правильно, шестьсот тридцать шесть лет вперед.
Рауль тяжело закашлялся.