охранники и авантюристы

Щеголев Павел Елисеевич

Агентов охраны за все время приходилось мне видеть лишь несколько человек. Меня никогда не допускали видеть их собравшихся в так называемой «филерской комнате». Самым опытным в охране считался не то агент-чиновник, не то офицер, лет около тридцати, по фамилии Литвинов. Он был потом откомандирован на службу в Департамент полиции. Когда я уже сидел в Х-м павильоне Варшавской крепости и неоднократно раздумывал по всем тем сведениям, которые получала охрана от своих сотрудников, я пришел к заключению, что это дело этих сотрудников. Что произошло в партии после переданных мною сведений из охраны Марией Пецух, так и осталось мне неизвестным по настоящий день.

После предварительного допроса меня варшавской охраной (в начале ареста) я был снова по общему делу партии допрошен следователем Коломацким и товарищем прокурора Петроковского окружного суда Яновым. После допроса меня по общему делу следоват. Коломацким я был снова под {444} конвоем жандармов перевезен в Петроковскую тюрьму, где были предъявлены мне арестованные по моим указаниям. В числе арестованных, кроме тех боевиков, которые были указаны мною раньше, были бывшие боевики Владимир Сырек, который принимал участие в нападении на винную лавку в деревне Раков в 1907 году, Антон Канецкий, кл. «Антек», принимавший участие в убийстве драгунского штабс-ротмистра Поздняка в Ченстохове, Ян Щипиор, кл. «Шустка» [89] ,

Виктор Вцисло «Кмициц», который обвинялся по нескольким террористическим актам (по убийствам и нападениям, преимущественно в участии со мною). Указывая о нем, я думал, что он в Кракове, где он действительно жил, и думал, что он не приедет в русскую Польшу. Однако, он уже после моего ареста зачем-то приехал и был арестован. Из боевиков, которые еще в 1908 году были арестованы по показаниям инструктора Эдмунда Тарантовича, кл. «Альбин», были мне предъявлены Павел Далях, который как мною, так и Тарантовичем обвинялся в нападении на винную лавку в деревне Поромбка, когда были убиты три солдата. Кроме того, он принимал участие в убийстве за шпионство одного лица и личное со мною участие в двух или трех нападениях на винные лавки и гминное управление. Кроме того, был указан боевик Вожак, который тоже обвинялся за какой-то акт, и один боевик, по кличкам «Адась» и «Люцек» (по фамилии, кажется, Валюга). К этой группе боевиков был также причислен инструктор боевой организации по кл. «Здислав», по левой [90] фамилии Ян Целинский, который еще в 1907 году был арестован в Варшаве и ввиду невыяснения его фамилии должен был быть сосланным в Сибирь. Когда я был арестован, то указал о нем, и он мною обвинялся в нападении на почтовое отделение в Славкове и в одном или двух нападениях на винные лавки. Был также предъявлен мне Юлиан Костржембский, начальник станции Ченстохов 2-ой Гербы-Ченстоховской ж. д. Я обвинял его в принадлежности к партии и даче мне сведений о времени и дне приезда кондуктора {445} Пальчикова, который по приговору партии был мною и Бертольдом Брайтенбахом убит в 1907 году на ст. Гантке в Ракове. Был также в этой группе бывший боевик Бржозовский. Он обвинялся мною лишь как бывший боевик ПСП рев. фракции, но он где-то уже был арестован за нападение (не партийное), и осужден на каторгу. Был и бывший инструктор боевой организации Рольник, по кл. «Иовиш», который был указан как бывший инструктор варшавской боевой организации. Ему была оборвана кисть руки взрывом запала бомбы на квартире по Пивной ул. в Варшаве. Я указывал на участие его в террористических актах, но он к суду за это не привлекался. Припоминаю, что мною был указан и бывший боевик из Ракова Маевский, но он не был террористом. Сам я был привлечен по двадцати трем террористическим актам. Всех людей по Ченстохову и Домбровскому бассейну по вышеизложенным мною делам около семидесяти человек стало перед Варшавской судебной палатой в мае месяце 1914 года. Из них малая часть была освобождена, часть присуждена к ссылке в Сибирь, а остальные на каторгу сроком на разное время. Я был присужден на каторгу на двенадцать лет.

[89] Шустка - по-польски шестерка.

[90] Нелегальный.

Вскоре я был вызван из Х-го павильона свидетелем, известным мне под кличкой «Владек», боевиком, который обвинялся мною в принадлежности к боевой организации и участии в нападении на почтовый поезд на ст. Безданы под Вильно. Судебная палата приговорила его лишь за участие в боевой организации. Он еще до моего ареста был где-то арестован и указан мною в следствии. После этого я был вызван свидетелем в Петроковский окружной суд по делу об убийстве за шпионство Петржака в Ченстохове. Боевик, принимавший участие в этом деле, был по моим показаниям судом освобожден, как не имевший ничего общего с делами партии. По этому же делу был вызван с воли свидетелем в суд не выданный мною боевик Сапота из Ченстохова, который убил в Ракове стражника конной полиции Царара выстрелом из маузера в окно ресторана. Раньше я думал, что он, боясь быть выданным мною, уехал за границу, и теперь, встретив {446} его свидетелем в суде, был очень доволен, что есть еще на воле люди, у которых сохранилась вера в меня.

Одно время меня жандармы возили также из Х-го павильона в Петроковский окружной суд, где Варшавская судебная палата на выездной сессии судила арестованного члена организ.-агитационного штаба по фамилии Пуржак, кл. «Сицинский». С ним тогда судились еще несколько арестованных по найденным адресам. Пуржак за принадлежность к партии был осужден на каторгу, а еще один человек к ссылке в Сибирь.

Когда я первый раз вызван был из Х-го павильона свидетелем в Варшавскую судебную палату по делу о боевике, которого знал лишь под кличкой «Владек», и о котором я уже говорил выше, председатель судебной палаты Базилевский задал мне вначале вопрос, знал ли я Санковского и Дырча. Я ответил, что нет. Тогда член судебной палаты Горулинский повернулся к сидящему с ним члену палаты, кажется, Квашнину-Самарину и чтобы мне было слышно сказал, что придется вызвать свидетелей. По его сведениям известно, что Санковский и Дырч были убиты Сукенником и тогда же он был ранен в ногу.

Владислав Санковский и Антон Дырч, бывшие инструктора боевой организации ПСП рев. фракции, впоследствии агенты Варшавской охраны, действительно были убиты мною в Варшаве в ресторане на Варецкой площади в 1907 г. Уже после моего ареста охрана получила из партии агентурные сведения, что я принимал участие в этом убийстве. Не желая мне этого сказать прямо, обставили этот вопрос с помощью судебной палаты. Я сразу догадался, что это проделка охраны, и тогда же я сказал подполковнику Сизых, который также был свидетелем по этому делу в палате, что это его проделка. Впоследствии он сознался в этом. Ввиду этого я признал перед следственной властью свое участие в убийстве Санковского и Дырча. Ко мне тогда стали придираться, чтобы я рассказал им дела варшавской организации, которой я вовсе не знал. Пришлось доказывать, что я приезжал в Варшаву только для убийства Санковского и Дырча. {447}

Из Х-го павильона жандармский конвой возил меня в город Кельцы в окружной суд свидетелем по обвинению инструктора боевой организации Яна Целинского, по кл. «Здзислав», который судился за нападение на почтовое отделение в Славкове. По суду тогда был оправдан.

По поводу приезда из Кракова члена Центрального Комитета партии Тытуса Филипповича, по кл. «Стефан», в Петербург, Варшаву, и, наконец, в гор. Лодзь, где он был арестован, но бежал, были в связи с его приездом арестованы в Варшаве английская подданная Кетти Малецкая и русская подданная дворянка Мария Рожковская. Охрана, имевшая агентурные сведения об их принадлежности к партии и знакомстве с Тытусом Филипповичем, в лице начальника охраны полковника Глобачева, его помощника подп. Сизых и пом. варшавского генерал-губернатора, ген.-лейтенанта Утгофа, решила использовать меня в этом

деле, чтобы я признал Малецкую и Рожковскую членами партии, хотя я их не знал и даже не слыхал о них. Это предложение поставило меня в недоумение, и я ответил, что не знаю их и затрудняюсь о них говорить. По-видимому, многое от этого зависело, и подполковник Сизых сказал, что из-за Малецкой в Англии поднялся целый скандал, а у них что-то от этого зависит. Относительно Рожковской они имели в виду найденные при обыске деньги (18-20 тысяч руб.). Они хотели, чтобы я сказал, что эти деньги партийные. Она заявляла себя бухгалтершей, но судебная палата, по их словам, поверит мне, и деньги эти будут конфискованы. Я долго на это не соглашался, заявляя, что не могу о них говорить, так как не знаю их. На это они мне указали приблизительно время, которое я указал бы в следствии, что я их встречал в Кракове на квартире у Данеля, «Аграфки». В конце концов я на это согласился. Хотя они и обещали мне дать денег, если бы я признал деньги, найденные у Рожковской, партийными, я все же им заявил, что этого сделать не могу. Я решительно отказался, не сказав ни следователю, ни судебной палате о том, что деньги партийные. Рожковская была приговорена в ссылку, а Кетти Малецкая на четыре года каторги, но по просьбе английского посланника Николаем II была помилована. {448}

Незадолго до суда Малецкой и Рожковской я решил все свои данные по делу партии изменить. Так как с местными судебными властями сделать это будет трудно, я написал прошение министру юстиции Щегловитову, прося его прислать ко мне своего помощника по важным делам. Одновременно мною были написаны прошения прокурору Варшавской судебной палаты Гессе и варшавскому генерал-губернатору Скалону, которых я просил скорее предать меня военному суду и расстрелять.

После посылки этих прошений очень скоро прибыл ко мне помощник варшавского генерал-губернатора, ген.-лейтенант Утгоф в Х-й павильон. Меня вызвали к нему во вторую комнату канцелярии. Утгоф спросил меня, какие поводы у меня для моих прошений. Я ответил, что во всем этом деле меня лишь используют как предмет, который можно вертеть как угодно. Он стал успокаивать меня и говорил, что все для меня устроит с ген.-губернатором о замене для меня смертного приговора военного суда на малый срок каторги. Если бы дело приняло такой оборот, что царь утвердил приговор, то и тогда они найдут выход. На исполнение этого он дал честное офицерское слово, а именно тогда меня уведут из Х-го павильона и напишут, что я бежал. Этого он просил никому не говорить, а затем уехал.

В то же время было закончено обо мне следствие по делу о нападении на акцизных чиновников в Ракове и их убийстве. Это дело было направлено прокурору Варшавской судебной палаты, которому следовало передать это дело прокурору Варшавского военно-окружного суда. Ген.-губернатор Скалон мог утвердить смертный приговор военного суда, поэтому охраной и ген.-лейтенантом Утгофом были тотчас же отправлены телеграммы в Департамент полиции и коменданту Отдельного корпуса жандармов на случай утверждения Скалоном приговора, чтобы тогда просить царя о замене смертного приговора суда. Через несколько дней после этого от прокурора Варшавской судебной палаты поступило к начальнику Х-го павильона постановление прокурора судебной палаты об освобождении меня по этому делу за неимением улик. Дело это было отправлено обратно про-{449}курору Петроковского окружного суда, а он передал его для дальнейшего ведения по нему следствия следователю Коломацкому. С этим делом дотянули до манифеста 1913 г., из-за чего оно могло уже разбираться Варшавской судебной палатой.

Когда я сидел в Х-м павильоне, приезжавшая ко мне на свидание Мария Пецух предложила мне на ней жениться. Так как она была единственной, кто меня навещал, то несмотря на то, что она была старше меня десятью годами, я написал прошение генерал-лейтенанту Утгофу. Получив разрешение, я повенчался с ней в Х-м павильоне. Выйдя на волю в 1915 году из Орловской губернской тюрьмы, я не написал ей ни одного письма, решив ничего общего не иметь с тем прошлым, которое коснулось меня в создании страшного революционного греха.

За время моего сидения в Х-м павильоне Варшавской крепости я заведовал библиотекой Х-го павильона для арестованных. В конце моего заведования она состояла из 2100 книг, которые были на языках: польском, русском, французском, немецком, английском и еврейском.

Во время моего пребывания в библиотеке при мне посменно всегда находились дивизионные жандармы и часто приходили ко мне писаря из канцелярии. Кроме них, бывал старичок-чиновник, офицер интендантства, который служил с того года, когда были казнены пять пролетариатчиков: Петрусинский, Бардовский, Оссовский, Куницкий и Варынский [91] . Мне очень хотелось узнать хотя бы немного из тайн Х-го павильона, из которого так много людей погибло на виселице у Ивановских ворот крепости. С этим старичком-чиновником я договорился, что он даст сведения за все вре-{450}мя, т. е. больше тридцати лет. Он обещал дать все фотографические карточки казненных, которые имелись у него и которые он всегда сам снимал для дел павильона. Я обещал быть у него сам, насколько буду свободен, или же прислать к нему человека и посулил ему за весь этот материал из жизни и тайн Х-го павильона большие деньги. Он мне говорил, что когда казнили вышеуказанных пять пролетариатчиков, тогда у них в павильоне была какая-то большая неприятность. Фамилию этого чиновника я уже забыл. Я тогда же узнал, что палач, казнивший в Х-м павильоне, проживал у Малаховских ворот крепости. У него было тогда две дочери. За пьянство и скандалы комендант выгнал его из крепости, и он, нажив много денег за казненных им в Х-м павильоне, уехал в Киев со всем своим семейством. Там он купил себе дом и малое хозяйство и где-то там у проезда имел чайную или что-то в этом роде. Из Варшавской крепости он уехал туда в 1910 году или 1911 году. Его место занял его шурин, бывший рабочий фабрики или завода. Когда надо было казнить, то жандармы ходили за ним на квартиру в город. Писарь канцелярии говорил, что имя его Александр. При казни всегда присутствовал штатский врач-поляк, который приезжал из города, когда это требовалось, в Х-й павильон. Писарь канцелярии Х-го павильона после осуждения меня Варшавской судебной палатой в мае 1914 г. на двенадцать лет каторги под строгим секретом сказал мне, что обо мне от помощника генерал-губернатора, ген.-лейт. Утгофа, поступил секретный приказ в Х павильон и что это угрожает мне чем-то скверным. В чем дело, он мне не сказал, так как мы уехали в Орел. Уже некоторое время до суда охрана со мной была очень осторожной, и свидания давались мне уже в присутствии жандармского вахмистра.

[91] Варынский Людовик, основоположник социалистического движения в Польше; по делу великого пролетариата был осужден военно-окружным судом (с 11/XI по 8/XII 1885 г.) на 16 лет каторги. Его заточили в Шлиссельбург в марте 1886 г., где он умер от туберкулеза 16 февраля 1889 г. В том же заседании суда Станислав Куницкий (24 лет), Петр Васильевич Бардовский (40 лет), Оссовский Михаил-Вацлав Иванович (21 год) и Петрусинский Иван Алоизий Феофилович (20 лет) были приговорены к смерти. Повешены в Х павильоне в 7 часов утра 16 января 1886 г.