Ок-но
Шрифт:
— Боялся проехать вашу станцию, — оправдался я и загасил дисплей.
Миловидная женщина невысокого роста. Усталое лицо с умными, серыми глазами. Почему они улыбнулись?
Я начал мысленно вычислять, насколько правдоподобно я оправдался.
— Присядете?
— С удовольствием.
Просторная комната была с избытком заполнена мебелью. Я не сразу сообразил, что половина мебели — из комнаты мужа. Четвертую комнату после его смерти пришлось освободить. Загадка из серии «Чего здесь не хватает?». Если чего-то не хватает, то,
— Извините за беспорядок. Садитесь сюда. — Она указала на надувной диван, дешевый и, как говорится, функциональный.
Села после меня, на диван с гобеленовыми подушками у противоположной стены. Я вторично извинился за вторжение.
— Вы живете на Фаоне, — сказала Стахова, разглядывая визитную карточку. — Это далеко от нас. Почему вы заинтересовались «Телемаком»? У нас о нем уже забыли.
— Помню, кто-то предложил измерять расстояние между населенными мирами в информационных годах. Имелось в виду время, необходимое, чтобы новость, ставшая сенсацией на одной планете, заинтересовала жителей другой планеты. Или время распространения моды на что-либо. Наверное, между Ундиной и Фаоном приблизительно один информационный год.
— Применительно к «Телемаку», звучит жестоко.
Я согласился. Мы поговорили о детях.
— Оба учатся. Всё, можно сказать, нормально, — говорила она тихим, задумчивым голосом. — Старший готовится поступать в специализированный лицей.
— Какой?
— Биологический.
Она включила экран интеркома.
— Занимаешься?
Глазастый подросток в спешке задвигал игровой нейрошлем за стопку книг.
— Да, мам. А там кто у тебя?
Мол, ты тоже что-то скрываешь.
— Журналист. Он будет писать о папе.
Вот влип. Я о себе-то пишу с ошибками.
— Хорошо, я потом зайду и проверю, — сказал она и виновато посмотрела в мою сторону.
— Да-да, — покивал я, — я скоро ухожу.
— Да я не гоню. Вы где остановились? — И снова оглядев скафандр, сама же ответила: — Нигде, наверное…
— Вот в нем, — похлопал я по скафандру. — Удобная штука.
— Для путешествий. На Ундине ими пользуются те, кому приходится много ездить по планете. С жильем у нас, как вы уже, наверное, поняли, есть определенные трудности.
— Но вряд ли они вызваны недостатком места, — подхватил я. — Почему вы до сих пор ютитесь под куполами?
— Принцип экологической сегрегации. Мы хотим не только защитить себя от чужой природы, но чужую природу — от себя. Поэтому до некоторых пор решили разграничить местную биосферу и занесенную человеком.
Я возразил:
— Купола практически открыты. Я хочу сказать, они не герметичны. Какой тогда в них смысл?
— В них давление выше, чем в открытой атмосфере. После фильтрации и антисептической обработки атмосферный воздух под давлением закачивается под купол. Потом он, конечно, выходит, но насосы работают непрерывно, поэтому
— Однако некоторые жители все же рискуют жить на природе.
— Рискуют? — возмутилась она. — Пожалуй, это Унидина рискует. Человеческого нашествия не пережила ни одна планета.
— Вы сгущаете краски. Фаон, например, чувствует себя прекрасно.
— Потому что он под заморозкой!
Она была довольна своим ответом.
— Да, на нем действительно прохладно… Скажите, с тех пор как закончилось расследование, вас кто-нибудь навещал?
— Конечно. Друзья мужа, коллеги. Сейчас, правда, реже. И мои друзья, разумеется.
— Вы не дадите мне их имена?
— Зачем они вам?
— Хочу расспросить их о вашем муже.
— Я сама могу рассказать вам все, что хотите, — проговорила она с легким негодованием. — Зачем беспокоить людей?
— Никакого беспокойства я им не доставлю. Все же, если вам не трудно…
Смягчившись, Стахова назвала несколько имен. Последней вспомнила Луизу Кастен.
— А незнакомые вам люди заходили? Кто-нибудь интересовался, скажем, вещами вашего мужа?
— Что?! — удивилась она. — То есть как вещами?
— Например, вам могли сказать, что у Тимофея Стахова остались какие-то документы или записи научных исследований, которые предназначались третьему лицу. Вас могли попросить вернуть эти записи. Не было ничего такого?
— Нет, — она помотала головой. — Об этом никто не спрашивал… А, я догадалась! — На ее лице появилась какая-то ненормальная, хитрая улыбка. — Вы об этом заговорили, чтобы меня подготовить. Теперь вы захотите просмотреть его файлы.
Я стал отнекиваться, она не верила.
— Вы солгали! — Ее голос едва не срывался на крик. — Вы подозреваете Тимофея в том, что это он… он…
На ее бледных щеках проступили пятна.
Я срочно перевел стрелки на Кастена.
— Убийцей был Жорж Кастен. Это не вызывает сомнений. Я, честно говоря, был немного шокирован, когда услышал, что вы продолжаете общаться с Луизой Кастен. Вы не чувствуете себя врагами?
Стахова на несколько мгновений впала в ступор. Когда она снова подняла на меня глаза, мне показалось, что в эти мгновения она побывала в иной реальности, глаза приобрели иное выражение — в них возникло отчуждение — отчуждение человека, обладающего истиной, но не способного ее доказать.
— Кастен не убийца, — выдавила она, нервно сжимая пальцы.
Мне показалось, я понял ее состояние.
— Вы правы, — сказал я как можно мягче. — В юриспруденции метод исключения не работает. Пускай твердо доказано, что из пятерых подозреваемых трое имеют стопроцентное алиби, никто не имеете права объявить преступником кого-то из оставшихся двоих…
— Троих! — выкрикнула она, запутав меня вконец.
— Как троих?! А кто был третьим?
— Убийца, — сказала она упрямо.
Во всем этом было что-то ненормальное.