Окаянная сила
Шрифт:
— Не отдам! Умру — не отдам! — как бы не слыша, кричала Дуня. — Мое дитя! Уйди, Наталья, уйди от греха!
И тут, очнувшись от напущенного морока, во весь голос заплакал перепуганный Алешенька.
— Государь уж к Москве скачет! Поберегись, Авдотья! — повысила голос царевна. — Уйми дитя да и отдай. Не то хуже будет. Братец Петруша грозен возвращается, всем достанется!
— Погубить Алешеньку хотите! Зельями извести! — Дуня так крепко обняла плачущего сына, что он невольно стал высвобождаться.
— Совсем
И тут же, словно по приказу, окружили ее с племянником молодые, статные, дородные боярыни. Как-то незаметно оттеснили растерявшуюся Дунюшку.
Она рухнула на колени.
— Отдай, не погуби…
— Сама ты себя губишь, — отвечала царевна Наталья. — Мой тебе совет — съезжай с Верха сама, по-доброму, поезжай в отдаленную обитель. Послушаешься — тебе же лучше будет. Государя сейчас сердить нельзя! Вернется — то-то головы полетят!
С таким любезным обещаньицем и ушла, ведя с собой зареванного Алешеньку. Дуня, как стояла на коленях, так и повалилась на пол.
Алена отделилась от стены, склонилась над ней — царица обмерла…
Не о чем более было толковать Алене с Дуней, да грешно же оставлять на полу ее без чувств. И поднять трудно — обильна плотью сделалась Дуня после третьих родов. Алена решила хоть воды ей в личико плеснуть, потянулась за Алешенькиным рукомоем — а его-то уж и нет! Видать, боярыни бабушкино подареньице прихватили.
И села Алена рядом с подружкой горемычной на пол, и задумалась, и сдвинула бровки, и засопела… Плохо вышло. Хуже некуда. Кто ж знал, что царевна Наталья Алексеевна так поспешит?
Спешно надо было бежать к Анне Петровне! Она — умница, она придумает, как делу пособить! И пошлет девку отпустить колымагу с кучером — негоже пустой колымаге без дела у ворот торчать. Коли уж с таким трепетом государя ждут — найдется добрая душа, приметит, донесет!
Дунюшка приподняла голову. Соображала, видать, еще плохо — глядела как бы на Алену, однако не видя подруженьки.
Строго и печально посмотрела Алена на царицу.
— Всех ты, Дуня, сгубила… — молвила. — И себя, и Алешеньку, и Лопухиных — всех…
— Алешеньку… — повторила государыня Авдотья Федоровна. — Сыночка моего… Что ж я без него?..
Не желая слушать неизбежные жалобы, Алена резво подхватилась и выскочила в сени. Девки и постельницы, сидя по лавкам и свесив головы, спали.
По расчету, скоро должна была сойти с них сонная одурь.
Алена медленно прошла по царицыным покоям.
— Всех сгубила… — повторила она. — Кабы послушалась!.. Ведь не поздно еще было…
И
Проклятье!
Иначе и быть не могло.
Не Дунюшка сама себя — а она подружку сгубила, поспешив к ней на помощь до того, как на Елену равноапостольную проклятье отделано будет! Поторопилась, окаянная!
А как не поторопиться? Ведь коли кого бы Дуня и послушала — так ее, верную подруженьку! Вот подруженька и навлекла на нее беду, как, пожалуй, целых десять лет своей преданностью навлекала!..
Когда Алена вошла в покойчики боярыни Хитрово, совсем ей сделалось тошнехонько. И рухнула она перед старухой-разумницей на колени, и, чуть не плача, поведала о неудаче своей, о затее Натальи Алексеевны да о Дунином отказе, которые так несчастливо совпали.
— Голубушка ты моя! — гладя ее по плечам, сказала старуха. — Есть еще времечко до государева приезда! Коли дадут ему на Москву вернуться… Не плачь, не казни себя, Аленушка. Я уж что-нибудь придумаю… Выручим из беды Авдотью Федоровну с Алешенькой! Как бог свят — выручим!..
— Вот повезло-то! — воскликнула Рязанка. — Бежим, Аленушка, на речку!
— Да господь с тобой! Всё уж готово — какая речка? Да ты гляди — небо-то как заволокло! — возразила Алена.
— Так того-то нам и надо! Бежим, глупая, я тебя научу…
— Гроза же сейчас грянет!
— Гроза-то нам и ко времени!
Степанида схватила Алену за руку и поволокла на двор, со двора огородами — к Москве-реке, откуда спешили убраться рыболовы.
Молния прошила потемневшее небо.
— Ах ты, ноченька моя грозовая! Впору, голубушка, подоспела! Водица Ульяна, матушка, — прими! Мы не пришли воды пить — пришли помощи просить!
Степанида сняла распашницу, пояс и прямо в сорочке ступила в воду. Вокруг нее били крупные капли, а она в несколько шагов оказалась на глубине, подставила грозе лицо.
— Сюда, сюда! — звала она, и непонятно было, кого — Алену или грозу. — То-то силушки!
Алена тоже скинула распашницу и развязала пояс. Лезть под дождем в воду, да еще при свете молний, ей не хотелось, но раз уж доверила она Рязанке провести себя, покорную, сквозь этот день и эту ночь, — то, видать, не миновать и неожиданного купанья.
Вода оказалась теплее дождя.
Не было в тот день долгого, почти уж летнего вечера, только день, потемневшее перед грозой небо и ночь. Мир исчез, грань меж небом и землей пропала, тело веса лишилось, растворилось в пропитанной молнийным огнем влаге. Думать стало нечем — Алена могла лишь ощущать свою кожу, которую словно вспыхивавшие в воде искорки слегка покалывали.
И лишь донесшиеся издали, как бы с иного света, голоса перекликавшихся сторожевых стрельцов в сознание ее вернули.