«Окаянные дни» Ивана Бунина
Шрифт:
Возможно, среди этих татар был Сакар, который несколько позже явится участником казни Делафара, а после смены власти и сам будет казнен.
Борис Северный и звезда шансона
Максимилиан Волошин в разговоре с Иваном Буниным, состоявшемся 28 апреля 1919 года в гостях у последнего, упомянул некую хозяйку гостиной, где первый познакомился с Борисом Северным. Она вполне могла быть известной эстрадной исполнительницей, «бабушкой русского шансона» Изой (Лией) Яковлевной Кремер или освобожденной Северным Санцебахер – актрисой, принадлежавшей к довольно известной в Одессе немецкой семье, сыгравшей одну из ролей в выпущенной киноателье Александра Ханжонкова на экраны в феврале 1919 года и приобретшей большую популярность картине Бориса Чайковского «Мимо счастья». В рукописных комментариях Каменева к заявлениям Броуна и Северного, которые он направил в ЦК 14 апреля 1921 года, есть интересные зарисовки нравов чекистской верхушки Одессы 1919 года. Вот что он написал:
«Что касается
Была сделана общая фотография, но Каменев и некоторые его коллеги отказались сниматься, за что попали у остальных под подозрение. Заведующий юротделом Окунев спросил у предчека Калениченко, не левый ли эсер Каменев, но тот ответил: «Нет, коммунист». А на второй день обнаружилась пропажа фотокарточек и анкет сотрудников. Тут Каменев делает намек на то, что это может быть делом рук Изы Кремер. Неужели и ее можно отнести к сонму актрис и певиц, которых справедливо или не очень считают служащими не только искусству, но и Невидимому фронту? Невольно напрашивается ассоциация с ее подругой Надеждой Плевицкой, завербованной в эмиграции десятью годами позднее, правда, с точностью до наоборот – чекистской разведкой, против белых. Каменев написал:
«Когда пришли добровольцы, Иза Кремер имела обширный материал рассказать об ужасах ЧК, где ее заставляли чуть ли не танцевать на трупах расстрелянных. Кроме того, вход для нее в ЧК был свободнее, чем другому смертному, возможно, что она влияла на освобождение актрисы Санценбахер. А тосты и монологи говорил первым Северный. Только один т. Павел Онищенко (перед уходом из ЧК) сказал после Северного: „Если бы крестьяне села, откуда я, узнали, что сегодня творится в ОЧК, то, наверное, меня никогда не пустили бы на порог к себе в село“.
Иза Кремер на той стороне лагеря и, наверное, теперь посвещает немало материалов и легенд об ОЧК…» [577] .
577
РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 112. Д. 178. Л. 126.
Интересно, что в антибольшевистском лагере тоже существовали подозрения о шпионаже Кремер, только, наоборот, в пользу красных наряду с Верой Холодной (о последней с большей или меньшей достоверностью можно утверждать, что она разрабатывалась советской разведкой). В. Майбородов, один из уездных руководителей периода интервенции, впоследствии писал: «По городу стали ходить какие-то темные слухи, передавались сплетни и о том, что французов обрабатывают большевики, называли имена артисток, которые приняли на себя за огромные деньги эту задачу. Имя Изы Кремер, с которой не разлучался генерал Д'Ансельм, было у всех на устах…» [578] .
578
Майбородов. В. С французами // Архив русской революции. Т. 15–16. М., 1993. С. 125.
Интересно сравнить эти показания Каменева насчет чекистских балов с записью Веры Муромцевой-Буниной в одесском дневнике от 31 мая/13 июня 1919 года: «Коммунисты веселиться очень любят. Балы следуют за балами и в частных дворцах, и в общественных местах» [579] . Вполне возможна, что она имела в виду именно балы в Одесской ЧК.
Говоря же об Изе Кремер, нужно отметить, что, согласно некоторым другим свидетельствам, и не только Майбородова, все с ней обстояло сложнее, чем это представил Каменев. Вот что спустя много лет после описываемых событий написал хорошо знавший ее в годы Гражданской войны артист эстрады Игорь Владимирович Нежный:
579
Устами Буниных. Т. 1. С. 220.
«Когда в город вошли красные, Иза Кремер охотно и довольно часто выступала в клубе военной комендатуры. Больше того, она привлекала к бесплатным концертам для личного состава комендатуры Надежду Плевицкую и других знакомых актеров и актрис. Я это хорошо знаю, так как сам участвовал в этих концертах вместе с Клавдией Михайловной Новиковой и Леонидом Осиповичем Утесовым.
Потом, когда Одессу снова заняли белогвардейцы и интервенты, они припомнили Изе Кремер ее общение с красными. На первом же ее концерте, как только она вышла на эстраду, из зала раздались выкрики: „Комендантская певичка!“, „Ей место в контрразведке, а не на сцене“ и т. п… Не посмели принять против певицы и репрессивные меры – слишком велика была ее популярность.
Однажды Иза Яковлевна встретилась на улице с бывшим красным военным комендантом города и порта Г. А. Сановичем. Он был в штатском, так как скрывался от разыскивавших его контрразведчиков. Кремер сразу же узнала Сановича и поняла, что его преследуют. Не растерявшись, она быстро отвела его к себе на квартиру и прятала там, несмотря на то что это было сопряжено с большим риском. Когда же белогвардейский
И все же Иза Кремер в 1919 году уехала из России. По-видимому, решающую роль тут сыграло влияние ее первого мужа – бывшего редактора „Одесских новостей“ Хейфеца… Потом она его оставила, но в Россию уже не вернулась…
В Аргентине, где она жила последние годы, Иза Кремер вместе со своим мужем доктором Берманом принимала активное участие… в деятельности Общества аргентино-советской дружбы. Она мечтала побывать в Советском Союзе и должна была осуществить свою мечту в 1957 году. Но в СССР приехал только один доктор Берман. Иза Яковлевна Кремер за несколько дней до отъезда скончалась, так и не повидав родины.
Эти сведения мне сообщил Ефим Борисович Галантер, один из старейших наших театрально-концертных административных работников. Он с самого начала концертной деятельности Кремер, вплоть до ее отъезда из России, был постоянным импресарио артистки» [580] .
580
Нежный И. В. Былое перед глазами. М., 1965. С. 72–73.
Мишка Япончик глазами деятелей искусства
В данном очерке, посвященном королю одесского преступного мира, хотелось бы рассмотреть вопрос о другом Мишке Япончике – мифологическом, серьезно отличающимся от настоящего, а именно – герое одесского и вообще «блатного» фольклора, чей образ был создан не столько народной молвой (хотя и ею тоже), но и богатым воображением людей искусства.
Нужно оговориться, что не все деятели культуры, живущие в Одессе в то время, сочли нужным посвящать предводителю местных бандитов место в своих мемуарах и особенно в дневниках.
Если Надежда Тэффи (Лохвицкая) в вышедших в конце 1920-х годов в парижской эмиграции воспоминаниях посвятила ему пару строк, связанных с тем, что Гришин-Алмазов (с которым она была знакома лично) вынужден был вступить с ним в переговоры, итог которых для мемуаристки остался неизвестным [581] , то такие знаменитые писатели, жившие в годы Гражданской войны в Одессе, как Алексей Толстой и Валентин Катаев, о Япончике ничего не оставили. Эти литераторы, как и некоторые другие, находившиеся тогда в южном городе, являлись выходцами из дворянских семей, впитавшими соответствующие традиции, где было место благородным разбойникам вроде пушкинского Дубровского, и в этой связи уж скорее бы они обратили внимание на Котовского, нежели на порождение низов еврейского общества Винницкого, последний им, скорее всего, был не очень понятен.
581
Тэффи Н. А. Ностальгия: Рассказы; Воспоминания. Ленинград, 1989. С. 353.
Вполне естественно, что ни слова о Япончике нет и у Ивана Бунина, причем не только в «Окаянных днях», но и в более подробных совместных с супругой Верой Николаевной дневниковых записях; хотя не раз упоминаются Домбровский, Северный, Фельдман, причем последний – не в качестве комиссара бандитского полка, а секретаря исполкома.
В произведениях же некоторых писателей-евреев, например Лазаря Кармена, в начале века присутствует образ «национального Робин Гуда», вора, заступавшегося за обездоленных и угнетенных соплеменников. В некотором роде продолжением этой традиции стали и рассказы и пьесы Исаака Бабеля, который для создания образа Бени Крика использовал образ вполне конкретного налетчика.
Мифологический образ Япончика стал формироваться уже вскоре после его гибели. Об этом может свидетельствовать, в частности, опубликованная 6 января 1920 года в газете «Варшавское слово» статья бывшего одесского юриста А. Вольского «Мишка Япончик», в которой говорилось, что в 1917 году он гастролировал в Петрограде, Москве, Екатеринодаре, Киеве, Варшаве и Лодзи и ни одна крупная кража со взломом в этих городах не обходилась без его участия, что, конечно, не соответствовало действительности. Однако подлинной одесской легендой король Молдаванки стал все же после выхода бабелевских произведений. Интересно, что после гибели Япончика и до выхода первых «Одесских рассказов», для персонажа которых писатель позаимствовал образ Мишки Япончика, на страницах художественных книг и в воспоминаниях людей искусства последний практически не появлялся. Таким образом, о Япончике вспомнили в первую очередь благодаря бабелевскому герою, и в этой связи весьма показательной является оплошность, допущенная в начале 1960-х годов литзаписчиками мемуаров ветерана ВЧК-ОГПУ Федора Фомина, что Беня Крик – одна из кличек знаменитого предводителя воровского одесского мира. Впрочем, уже вскоре после выхода первых бабелевских рассказов поэт Михаил Голодный (настоящая фамилия – Эпштейн), известный как автор песни о матросе Железняке, написал стихотворение «Судья Горба», где были такие строчки: «Ну-ка, бывший начугрозыска Матьяш, расскажи нам, сколько скрыл ты с Беней краж?» (справедливости ради отметим, что Николай Матьяш не был начальником угрозыска, а в начале 1920-х годов заведовал политпросветом губернской милиции и к ответственности не привлекался). Несколько десятилетий спустя, в 1980-е годы, Беня Крик стал героем нескольких песен Александра Розенбаума и с той поры утвердился в отечественном «блатном» шансоне.