Океан сказаний

Сомадева

Совершив все вечерние обряды, вошел ночью Мриганкадатта с обвенчанной Шашанкавати в опочивальню, украшенную драгоценным ложем, и сияние луноподобного лица его возлюбленной рассеяло ночной мрак и озарило украшенные картинами стены — и ненужным стало сияние драгоценных светильников. Опустился он с ней на ложе, и обнял возлюбленную, и в объятиях поцелуями и покусыванием ее нижней губки постепенно усыпил ее стыдливость. И меж тем как она только и могла прошептать: «Не надо, не надо!» — был снят драгоценный пояс с ее бедер. И царевич вкусил давно ожидавшееся им блаженство, истинное заклятие юной страсти, и насладился луноподобным лицом ее с полузакрытыми очами и разметавшимися локонами, а под конец тело ее, утомленное любовными ласками, расслабилось, и на нем почти не осталось следов умащений. И той любовной игрой словно была истреблена

ночь, любовь же их возросла, умноженная желанием, порожденным блистательным праздником страсти.

Проснись, о юноша! Ведь миновала ночь, И дуновенье утреннего ветра колышет Возлюбленной твоей разметанные кудри. Проснись, проснись и отряхни истому страсти! Взгляни, сверкают дивным блеском Рожденные Утренней росою жемчуга, Просыпанные из ожерелья Ночью, Когда она за Месяцем спешила И впопыхах рванула ожерелье. Смотри! Иссиня-черная пчела, Упившись белых лотосов медвяным соком, Пока под лаской лунного сиянья Они открыты были, — теперь спешит от них — Они уже закрылись, и их померкла красота! — Так черная душа, ограбив дом, Спешит к другому поживиться. Открой же очи — сам Бог любви, Заметив, что Светоч дня свой палец положил На губы Ночи, спешит с ее чела Сорвать серп Месяца … И тьма Растаяла бесследно …

Такими сладостными песнями, распевающимися придворным певцом на заре, пробужденный, Мриганкадатта отпустил из объятий своих Шашанкавати и, стряхнув сон, которому он предался, усталый после всех любовных наслаждений, покинул ложе. Поднялся он и выполнил все дневные дела, для которых отец его сам сделал все приготовления. Так провел царевич» многие дни в радостных празднествах со своей возлюбленной. Затем царь Амарадатта, его родитель, повязал царевичу Сушене почетный тюрбан», и помазал его на царство в подаренном ему достойном его уделе, и, одарив слонами, конями, ношами золота и одеждами, дал ему еще вдобавок сто прекрасных женщин. Правителю же шабаров Майабату, царю киратов Шактиракшите с их родичами и женами, повелителю полчищ матангов — царю Дургапишаче и министрам Мриганкадатты, а также брахману Шрутадхи оказал честь и наделил и их уделами, коровами, конями, золотом и одеждами. А потом отпустил он всех царей во главе с царем киратов и Сушену в их страны и счастливо правил, довольный геройством сына, царством. Мриганкадатта же, одолев недругов и обретя долгожданную Шашанкавати, счастливо жил вместе со своими министрами — Бхимапаракрамой и прочими.

Шло время, и однажды, подкравшись, припала к уху царя Амарадатты его Старость, словно обратившись во плоть, и прошептала: «Насладился ты счастьем, преклонны года твои, настало время уйти от дел». Тогда отвратил он дух свой от наслаждений и сказал министрам: «Соблаговолите выслушать то, что я сообщу вам и что должно быть выполнено, ибо лежит это у меня на сердце. Подходит век мой к концу, и седина, вестник кончины, уже прокралась в мои волосы. Когда старость приходит и притупляется вкус к радостям жизни, людям, мне подобным, недостойно предаваться наслаждениям. Если с преклонными годами увеличивается, растет и жадность и старость, это — признак низких людей! И не должны добродетельные этому подражать! Есть у меня сын, прославившийся по всей земле победой над царем Аванти и союзными ему царями, исполненный добродетелей, Мриганкадатта, любимый народом и наделенный добрыми друзьями. Ему передам я царство, а сам уйду на святые места и стану подвижником. Всегда достойно жить соответственно возрасту — даже враги не осудят за это».

Такую хорошо обдуманную речь повелителя земли внимательно слушали рассудительные министры, и со временем все с этим, начиная от царицы и кончая горожанами, согласились. Тогда царь вместе с мудрейшими из брахманов в благоприятный день, определенный звездочетами, совершил церемонию помазания на царство сына своего Мриганкадатты.

И был в этот же день царский дворец полон людей, снующих туда и сюда по повелению устроителя церемоний, и были все чины во дворце заняты, и гудел сам дворец, словно в радости, от плясок лучших танцовщиц и песнопений странствующих поэтов. Когда пролилась на головы Мриганкадатты и его жены вода из святых мест, излились на них потоки радости из очей отца и матери, а когда вступил он, мощью подобный льву, на львиный трон, все недруги его, казалось, жалко пресмыкались перед ним, опасаясь возбудить его гнев.

Семь дней продолжался этот великий праздник, во время которого был нарядно украшен царский путь, а цари, собравшиеся на праздник, были вознаграждены в соответствии с достоинством каждого. На восьмой же день вместе с супругой покинул Амарадатта город и, заставив вернуться обливающихся слезами Мриганкадатту и горожан, провожавших его, в Айодхйу, отправился с министром в священный город Варанаси. Там он, омывающийся в водах Ганги трижды в день, вместе с супругой совершал приношение Погубителю Трипуры, питался плодами и кореньями и совершал тяжелые подвиги.

Мриганкадатта же взошел на трон, как блистательное Солнце восходит на бескрайнее и чистое небо, и, подобно тому как лучами своими оно охватывает все горы, он, обложив всех царей данью, стал сверкать нарастающей мощью. Вместе с Майабату, и с другими союзными с ним царями, и с царем Кармасеной, и со всеми своими министрами, и с брахманом Шрутадхи, пройдя по всей земле, собрал он под один зонт все четыре страны света и правил ими. И при нем там только в сказаниях о прежних временах существовали такие беды, как опасение вторжения, нападение разбойников или нищета, — наслаждалась земля счастьем и радовалась, словно вновь наступили благодетельные времена справедливого правления добродетельного Рамы. Долго верховный повелитель Мриганкадатта, утвердившийся со своими министрами в Айодхйе, куда со всех сторон стекались цари, жаждущие почтить прикосновением лотосы его стоп, наслаждался вместе со своей женой счастьем, не омраченным врагами».

Такую повесть поведал мудрый Пишангаджата в лесу на горах Малайа царевичу Нараваханадатте, тоскующему в разлуке, и молвил: «Так же вот, как Мриганкадатта, претерпев множество злоключений, обрел Шашанкавати, так и ты, сынок, добудешь свою Маданаманчуку».

Когда выслушал царевич Нараваханадатта эту сладостную речь из уст величайшего из мудрецов Пишангаджаты, в сердце его вселилась уверенность, что обретет он Маданаманчуку. Всеми помыслами сосредоточившись на ней, попрощался он с лучшим из мудрецов и стал бродить по горам Малайа в надежде найти приведшую его в эти края и потерянную Лалиталочану.

Двенадцатая книга по названию «Книга о Шашанкавати» окончена.

КНИГА ТРИНАДЦАТАЯ

Книга о Мадиравати

(перевод И.Д.Серебрякова)

Те, кто без промедления вкусят сладость Океана рассказов, возникших из уст Хары, взволнованного страстью к дочери великого Повелителя гор, — а сладость их воистину подобна животворной амрите, извлеченной Богами и асурами из глубин Молочного океана, — те беспрепятственно обретут богатства и еще на земле достигнут сана Богов!

13.1. ВОЛНА ПЕРВАЯ

И да пошлет вам благо Сокрушитель препятствий, с которым в сумерках между йугами пританцовывает, то вздымаясь, то опускаясь, вселенная! Да будет ниспослано вам счастье благосклонным взором третьего ока Шивы, измазанного лаком прикоснувшейся к нему ступни Гаури!

Мы поклоняемся Сарасвати воплощению речи, доставляющей радость ценителю, пчеле, устроившей свое жилище в лотосе духа величайшего поэта! Истомленный разлукой, все еще не нашедший Маданаманчуку, сын царя ватсов Нараваханадатта скитался у подножий гор Малайских и в раскинувшихся по склонам их лесам, прекрасным весной, но нигде не мог он найти свою Рати. И казалось ему, что нежный побег манго, усеянный пчелами, — это тетива лука Камы, и чувствовал он, будто стрела, спущенная с той тетивы, разила его сердце. И невыносимо было уху царевича слышать сладостный призыв кояла, похожий на укоры Бога любви. И даже прохладный, желтоватый от цветочной пыльцы ветерок с вершин гор Малайских, когда прикасался к телу царевича, казалось, обращался в пламя страсти. И покинул в конце концов истомленный разлукой Нараваханадатта чащи, наполненные оглушающим гулом пчелиных роев.