Океан сказаний

Сомадева

Шел он и шел, охраняемый Богами, устремляясь к Ганге, и дошел до озера на опушке леса, на берегу которого под деревом сидели два красивых юных брахмана, погруженных в беседу, а те, заметя его, похожего на Мадану, поклонились и так к нему обратились: «Слава тебе, владыка! Скажи, о цветолукий Бог, как случилось, что бродишь ты здесь, лишенный своего лука, сделанного из цветов? И где же твоя спутница Рати?» А им на это ответил сын повелителя ватсов:

«Нет, не Кама я, а просто человек! Но, истинно, пропала моя Рати!» И после этого он им рассказал все, что с ним случилось, и сам, в свою очередь, спросил их: «А кто вы и о чем ведете здесь беседу?» Тогда один из них смиренно ответил: «Как можем мы, достойный, перед подобными тебе раскрыть нашу недостойную тайну? Но все же расскажу я тебе о ней, ничего не тая, из уважения к твоей просьбе, а ты соблаговоли выслушать.

Есть в краю калингов город, названный Шобхавати. Никогда не проникал туда

Кали, не знали там злодеев, и жители не испытывали чужеземных вторжений — уж так он был создан творцом. Жил в нем брахман Йашаскара, мудрейший из мудрых, совершивший множество жертв, а у него была добродетельная супруга по имени Мекхала. Когда уже были они в годах, родился у них единственный сын — это был я. Когда же достиг я положенных лет, надели на меня брахманский шнур, и стал я учиться, а пока учился, случилось так, что в той стране не пришли вовремя дожди — поразила землю жестокая засуха, и наступил голод. По этой причине батюшка и матушка, забрав меня, все свое имущество и всех слуг, переселились в город Вишалу, ставший обиталищем счастья и мудрости благодаря тому, что Лакшми и Сарасвати, перестав ссориться, поселились в нем обе. Дал нам приют купец, друг отца, и стали мы там жить.

Определили меня для обучения наукам к наставнику, и стал я у него жить вместе с другими учениками, моими ровесниками. Подружился я с одним из них, добродетельным сыном кшатрийа, по имени Виджайасена — был он из высокого кшатрийского рода. Однажды в дом нашего наставника пришла вместе с моим другом его сестра по имени Мадиравати, и понял я тогда, что творец создал луну, доставляющую радость людским очам, лишь после того, как сотворил ее лицо, а Бог любви, я думаю, увидав ее стан, посчитал его шестым оружием покорения вселенной, более сильным, чем его пять стрел.

Увидав ее, и услышав от друга ее имя, и узнав о ее семье, я немедля оказался во власти Бога любви, и вся душа моя устремилась к ней. Она же украдкой поглядывала на меня, робко и ласково, и пушок, поднявшийся на ее щеках, говорил о зародившейся любви. Долго оставалась она там под предлогом игры, а затем поспешила домой, бросив на меня искоса взгляд, истинный вестник любви. Я же, мучимый разлукой с ней, ушел домой и, кинувшись на пол, стал биться, словно рыба, выброшенная на берег: «Увижу ли я когда-нибудь ее милый лик, хранилище совершенства, прелести и красоты? Счастливы подруги ее, на которых с улыбкой смотрит она и с которыми непринужденно болтает своими прелестными устами». В таких и подобных им мыслях с трудом провел я остаток дня и ночь, а на следующий день снова пришел в дом наставника. Подошел ко мне дорогой друг Виджайасена и по секрету, радостный, вот что мне сообщил: «Услышав от моей сестры Мадиравати о тебе, как о моем друге, матушка моя захотела тебя повидать, ибо ты ей понравился. Так пойдем ко мне домой, и если ты ко мне благосклонен — да будет наш дом украшен пылью от твоих лотосоподобных ног!» Такая речь друга освежила меня, словно нежданный проливной дождь — путника, бредущего через песчаную пустыню. Согласился я. Пошли мы к нему домой, и увидел я его матушку, и был принят ею, как гость, и был счастлив тем, что смог повидать возлюбленную.

Потом Виджайасену позвал отец, и он ушел от меня, а ко мне подошла сводная сестра Мадиравати и, поклонившись, заговорила: «Взращена у нас в саду, царевич, царевной нашей Мадиравати лиана малати, и покрылась она вся только что раскрывшимися цветами, радостное сияние которых, нежность и свежесть возвещают приход Мадху. Хотя и трудно было собирать цветы из-за вившихся над ними пчел, но царевна наша сама их собрала и сделала из них, словно из жемчугов, гирлянду — посылает она ее тебе как новый подарок дорогому другу!» И при этих словах дала мне лукавая девушка гирлянду, а вместе с ней листья бетеля, камфору и пять плодов. Надел я на себя гирлянду, сделанную собственными руками моей любимой, и испытал счастье большее, чем от множества сладостных ее объятий, а затем, положив в рот бетель, обратился к подруге моей возлюбленной с такими словами: «Что говорить мне о том, милая, сколь велика в сердце моем любовь? Если смогу я жизнь свою отдать ради твоей подруги, значит, не напрасно я родился — она повелительница моей жизни!» И при этих словах отпустил я ее, а сам с вернувшимся в это время отправился в дом наставника. А на другой день Виджайасена вместе с Мадиравати, к радости моих родителей, пришел к нам в дом. Стала день ото дня расти от таких взаимных посещений скрываемая нами страсть.

Однажды старая женщина, прислуживавшая Мадиравати, сказала мне по секрету: «Послушай, высокодостойный, что я тебе скажу, и запомни это. С того самого времени, как милая моя Мадиравати увидела тебя в доме наставника, грустит она, и в рот ничего не берет, и собой не занимается, и чахнет — не радуют ее ни музыка, ни забавы с попугаями и другими птицами. Не приносят ей облегчения ни овевание листьями кадали, ни умащение маслом сандаловым. Даже лунные ночи, прохладные, как зимний

снег, опаляют ее, и день ото дня она становится все тоньше и тоньше, словно серп луны в темную половину месяца, и только беседа с тобой может успокоить ее. Об этом рассказала мне дочь моя, знающая обо всех делах и следующая за Мадиравати как тень, не оставляя ее даже на мгновение. А однажды довелось мне самой по секрету поговорить с Мадиравати, и она сама мне сказала, что душа ее к тебе привязана. Так что теперь, любезный, поступи так, чтоб желание ее поскорее исполнилось, если хочешь, доблестный, чтобы она осталась живой». И я, обрадованный ее словами, словно орошенный амритой, промолвил: «От тебя это зависит, а я — в твоей власти». И она обрадовалась, слыша это, и ушла, как пришла, а я, возложив на нее все свои надежды, вернулся, довольный, домой.

На следующий день пришел из Удджайини к отцу Мадиравати сын знатного кшатрийа просить ее себе в жены, и согласился тот отдать ему ее. Я же узнал эту страшную для меня весть от его слуг, и поразила она меня — словно ударом ваджры сброшен был я с небес. Надолго нашло на меня помрачение, и стал я словно одержимый бесом. Когда же пришел я в себя, подумал: «Что за смысл сокрушаться? Посмотрим, что делать, — ведь достигает желанного тот, кто не сокрушается». Надеясь на это, провел я несколько дней, и поддерживали меня вести о возлюбленной, которые доставляли мне ее подруги.

Но вот дала мне знать Мадиравати, что уже определен день, благоприятный для свадьбы. А потом и сам этот день уже наступил в суете и приготовлениях, и заперли ее в отцовском доме так, что никуда по своей воле выйти она уже не могла. И вот уже дружки и родня жениха под звуки труб и рогов вступили в дом.

При виде всего этого пришел я в отчаяние — увы, разбита жизнь моя! — и, решив, что лучше мне умереть, чем жить в разлуке с любимой, вышел из города, взобрался на баньян и, сделав петлю, собрался покончить и с собой, и с бесплодной мечтой о соединении с возлюбленной. Прыгнул я с дерева с петлей на шее и потерял сознание, а придя в себя, увидел, что лежу на руках у какого-то молодца, обрезавшего веревку. «Вот кто спас мне жизнь!» — подумал я и сказал ему: «Хоть и явил ты свое сострадание, великодостойный, но мне, страдающему от разлуки, смерть слаще жизни! Свет луны для меня — огонь палящий, яства — яд, цветущий сад-мрачная темница, цветы в венке — отравленные стрелы, сандаловые умащения — жгучие уголья, песни терзают слух мой. Что, скажи мне, друг, для таких, как я, убитых разлукой, злосчастных, осталось в этой изменчивой жизни!» И тут, когда он стал меня расспрашивать, поведал я подробно ему, другу, поспешившему на помощь в беде, о любви моей к Мадиравати.

А тот, добродетельный, упрекнул меня: «Что же ты, сама воплощенная мудрость, а растерялся! Сам отказываешься ты от плода, ради которого все совершается! Расскажу вот я тебе свою историю, а ты слушай.

Есть на земле страна, которую называют Нишадой, а покоится она на лоне Гималаев — единственное убежище справедливости, изгнанной из всех других стран демоном Кали, родина правды, жилище Крита-йуги. Никогда там не слышали люди о нужде и не гнались за накоплением сокровищ, а блаженство всегда вкушали со своими женами, а не в притонах. Я же — сын тамошнего брахмана, повсеместно прославленного добродетелью. А из дома меня погнало любопытство — хотел я посмотреть, как люди живут в других странах. Скитаясь везде, встречаясь с разными наставниками, пришел я, друг, наконец в город Шанкхапуру, находящийся недалеко отсюда. Есть там большое озеро под названием Шанкхахрада, полное чистой воды, охраняемое царем нагов Шанкхапалой.

Поселился я в доме у наставника. Но вот однажды пошел я полюбоваться праздником церемониальных омовений на то озеро. Берега его были переполнены бесчисленным множеством людей, пришедших из разных стран, и было оно похоже на океан, взбудораженный пахтанием, начатым Богами и асурами. Смотрел я на то великое озеро, и казалось, что от него становились еще прелестнее женщины, купавшиеся в нем, меж тем как оно само словно ласкало руками — волнами округлые перси и бедра женщин, у которых развязались вплетенные в волосы гирлянды цветов и распустились надетые на них венки. И, обнимая красавиц, озеро само становилось желтоватым от притираний и умащений. Пошел я на юг от него и там увидел рощу, покрытую цветами тапиччха, точно дымом, вспыхивающими среди них, словно угли, цветами кимшуки и полыхающую пламенем расцветающей ашоки. И потому похожа была та роща на тело супруга Рати, воспламенившегося от молнии, извергнутой из глаза Хары. В роще увидел я девушку, собиравшую цветы у входа в беседку, образованную лианами атимуктаки, — игривый взгляд ее как бы грозил лотосу, заложенному за ухо, а взвивающиеся лианы-руки обнажали грудь, черные же волосы ее рассыпались по спине и казались тьмой, ищущей убежища в страхе перед лунным сиянием ее лица. Право же, создана она была рукой самого творца, набравшейся опыта после сотворения Рамбхи и других небесных дев, и лишь потому, что мигали ее глаза, можно было понять, что она из смертных.