Океан. Выпуск одиннадцатый
Шрифт:
И все же страх Гитлера перед высадкой был столь велик, что возражения Редера не были приняты во внимание и эскадра начала подготовку к прорыву.
11 февраля 1942 года около полуночи линкоры «Шарнхорст», «Гнейзенау» и тяжелый крейсер «Принц Ойген» под флагом командующего эскадрой линейных кораблей вице-адмирала Силлиакса выскользнули из Бреста и направились в Ла-Манш. Ночь выдалась удачной — очень темной, безлунной. Дул легкий юго-западный ветер. На рассвете, когда эскадра обогнула остров Олдерней, у командира крейсера «Принц Ойген» Майзеля начался жесточайший приступ болей в животе. Его буквально выворачивало наизнанку.
До сих пор Больхен не может понять, как и почему их пропустил британский флот. Эта авантюристическая операция, проводившаяся под самым носом у англичан, развивалась фантастически удачно. Прошло полсуток, как немецкая эскадра вышла из Бреста и двигалась по самому оживленному в мире морскому проливу, по этой канаве, как любят называть Ла-Манш сами англичане, но до сих пор ее никто не обнаружил! А ведь еще девять дней тому назад в Уайтхолле, в старинной резиденции британского адмиралтейства, было получено сообщение о проводимых немцами тральных работах в проливе, что, несомненно, указывало на подготовку к выходу тяжелых кораблей.
Только около полудня, когда один из «спитфайеров» увидел конвой и опознал среди него линейный корабль, на британском флоте была, наконец, объявлена боевая тревога. К этому времени немецкая эскадра находилась уже в ста милях севернее Кале.
В просторной ходовой рубке крейсера «Принц Ойген», сидя в удобном вращающемся командирском кресле, с наслаждением глотая обжигающе горячий кофе, Больхен слушал доклад старшего штурмана.
— Мы находимся сейчас в самом узком месте пролива Па-де-Кале, где расстояние между французским и английским берегами всего двадцать три мили. Через час эскадра выйдет в Северное море.
— Это значит, что самая опасная и трудная часть прорыва позади, — задумчиво произнес Больхен. — А не кажется ли вам, штурман, что томми слишком легко и просто пропускают нас через свою канаву на восток? Не иначе как эта старая лиса Черчилль хочет нас убрать из-под своего носа и упрятать подальше, откуда мы не сможем угрожать берегам старой Англии.
В феврале темнеет рано. Немецкая эскадра находилась на последнем этапе своего пути в Вильгельмсхафен. Если не считать разрозненных, на редкость несогласованных и ненастойчивых атак английских самолетов, эсминцев и торпедных катеров из Дувра, а также происшедших час назад подрывов на магнитных минах «Шарнхорста» и «Гнейзенау», не снизивших после этого даже хода, все обстояло великолепно. Больхен оставил за себя на мостике старшего штурмана и ненадолго спустился в лазарет. Старый Майзель под действием обезболивающих дремал. Завидев своего старшего офицера, он с трудом разлепил тяжелые веки, спросил:
— Где мы?
— На траверзе острова Терхселлинг. На рассвете будем дома. Команда выражает вам свое сочувствие. Доктор говорит, что ваши дела лучше.
Это были пустые, ничего не значащие слова. Майзель знал, что старший помощник безмерно рад неожиданной возможности проявить себя. Знал он и то, что никто из команды не думает о нем. И не потому, что он был плохим командиром. Просто сейчас
А старшего офицера переполняли противоречивые чувства: страх ответственности за порученный корабль, боязнь, что он не справится с так счастливо и неожиданно выпавшей на его долю возможностью проявить себя, благодарность Майзелю за его болезнь, давшую ему неожиданный шанс в карьере. «Спасибо старику, что вовремя заболел, — думал он. — Лишь бы теперь не остаться незамеченным или — еще хуже — не наделать глупостей. Пока все идет хорошо. Скорее наверх!»
— Желаю вам быстрого выздоровления, — искренне сказал Больхен и дотронулся пальцами до лба больного. И старый Майзель почувствовал эту искренность. Он на мгновение зажмурился, будто от сильной боли, две маленькие слезинки скатились по его впалым, сморщенным щекам.
— Благодарю, Вильгельм. Идите на мостик, — внятно сказал он. — Там сейчас ваше место.
Утром «Гнейзенау» и «Принц Ойген» вошли в устье Эльбы. Еще издалека на подходе, рассматривая с мостика в бинокль большую толпу встречающих, собравшихся на причале, Больхен увидел высокую, представительную фигуру в парадной адмиральской шинели со светлыми атласными отворотами и неизменным кортиком. Сердце его ёкнуло от доброго предчувствия, на мгновение стало жарко. Но вслух сказал нарочито равнодушно:
— Сам гросс-адмирал Редер прилетел из Берлина нас встретить.
В тот же день вечером, после подробного доклада вице-адмирала Силлиакса, гросс-адмирал пригласил Больхена к себе. В обшитом красным деревом адмиральском салоне на «Гнейзенау» стояли массивные диваны и кресла, покрытые темно-коричневой кожей. Бронзовые золоченые бра на стенах светили неярко, будто свечи. На маленьком полированном столике стояли бутылки с разными напитками. Мягко гудела вентиляция, задувая в салон подогретый воздух.
Главнокомандующий начал сразу, без всяких вступлений. Больхен не сомневался, что и Шнивинд успел доложить о нем.
— Как вам известно, адмирал Кранке назначен моим представителем при ставке фюрера. Должность командира тяжелого крейсера «Адмирал Шеер» вакантна. Командование дает вам самые лестные характеристики. Как вы смотрите на это назначение, господин корветтен-капитан?
Редер испытующе посмотрел на Больхена. Тот щелкнул каблуками:
— Сочту за честь.
— Учтите, Больхен, — помолчав, продолжил Редер. — Вы получите в командование не простой корабль. Его знает вся Германия. Фюрер лично следит за его успехами. Постарайтесь упрочить его славу.
Больхен выпятил грудь, склонил голову.
Как в тумане он дошел по ковру до двери, четко повернулся, снова склонил голову и вышел.
Да, получить такой корабль было немыслимой, просто фантастической удачей, о которой Больхен не смел даже мечтать. В Германии действительно не было человека, кто не слышал бы о тяжелом крейсере «Адмирал Шеер», о его успехах в рейдерстве в Атлантике, не запомнил примелькавшееся на десятках фотографий аскетически худое, неулыбчивое лицо его командира Теодора Кранке, так похожее на лицо самого «папы» подводников адмирала Деница.