Океан
Шрифт:
Найти какой-либо транспорт за пределами Уги в радиусе двадцати километров, на земле, покрытой волнами застывшей лавы и камнями, при жаре, от которой плавились мозги, было невозможно, и ему захотелось лечь прямо на пол и заснуть, признав свое поражение, однако тут был его капитан, отдававший новые приказы, и тут, как всегда, был он — его верный сержант, способный воскресить кулаками мертвого, заставить его взять свой штык, покинуть окоп и вновь броситься в атаку.
— У меня не осталось денег, — только и сказал он.
Старик — а не отцом ли самого капитана Кинтеро был этот старик? —
— Возьми все, что там есть! — сказал он. — А когда закончатся, попросишь еще. — Он улыбнулся, вот только улыбка его больше напоминала гримасу. — Только в тебя я верю, знаю, что ты один меня не обворуешь!
Капитан Кинтеро всегда знал, что Дамиан Сентено был способен на многое — насиловать, убивать, пытать и даже осквернить могилу монашки, — но никогда он бы не взял чужого. Будучи человеком практически лишенным личных вещей, Сентено очень трепетно относился к любой частной собственности.
В Терсио говорили: тот, кому приглянется чужое, пусть держится подальше от полка Сентено, иначе вор рискует раньше срока оказаться в могиле.
Он никогда и никому не говорил, что его мать была воровкой. С четырех лет она таскала его по рынкам, чтобы он отвлекал домохозяек, пока она рылась в их сумках. Поначалу он просто не одобрял занятий матери, однако однажды, увидев бедную обворованную женщину, которая сидела на низенькой ограде и рыдала так горько, что слезы ее растопили бы даже сделанное изо льда сердце, он люто возненавидел материнский промысел.
— У меня отняли все, что у меня было! — бормотала бедняжка. — У меня отняли все, что было! Чем я накормлю теперь своих детей?
Ему тогда не исполнилось и шести лет, однако он решил, что больше никогда не станет воровать, о чем в ту же самую ночь не преминул поставить в известность мать.
— Уж лучше бы ты стала проституткой, чем воровкой, — выпалил он. — Хотя я еще и не очень хорошо понимаю, что такое проститутки, но вижу, что они никому не приносят вреда. Тебя же все повсюду проклинают и оскорбляют, в то время как их все целуют и обнимают.
Загнав воспоминания о детстве как можно дальше, он открыл сейф, положил, не считая, деньги в карман, возвратил ключ хозяину и направился к двери.
— Если я хочу отчалить этой ночью, я должен поторопиться, — сказал он. — Я буду держать вас в курсе дела.
Он уже был готов закрыть за собой дверь, когда дон Матиас жестом остановил его.
— Дамиан! — хрипло произнес он. — Доставь мне его мертвым!
~~~
Опершись на штурвал, Себастьян Пердомо рассеянно смотрел на очертания медленно уплывавшего назад острова Тенерифе, увенчанного величественным, почти четырехкилометровой высоты, вулканом Пико-де-Тейде, с вершины которого, как говорили, в ясные дни можно увидеть все шесть островов архипелага.
Солнце едва показалось над набегавшими с кормы волнами, и в его лучах тень горы, которую та отбрасывала на синие воды океана, казалась почти бесконечной. В этот момент она была похожа на нескончаемую волну, вечно следующую сама
Себастьян сам попросил отца позволить ему нести последние вахты и теперь вот уже который день подряд, стоя за штурвалом, встречал рассвет, самое прекрасное, как он считал, время за весь день, когда океан спокоен и молчалив, а солнце — ласково, и можно было спокойно поразмышлять наедине с собой.
Из всей семьи, пожалуй, лишь ему удалось сохранить выдержку и не впасть в уныние, потому что он меньше всех переживал, что остров Лансароте, Плайа-Бланка и все места, известные ему с самого детства, навсегда теперь остались в прошлом.
Ему скоро должно было исполниться двадцать пять. Еще тогда, когда его внесли в списки призывников, он задался вопросом: а не лучше ли попытаться, как это делали другие, использовать шанс, дабы к лучшему изменить свое будущее?
Мать всегда говорила, что голова у него светлая и ему следует учиться, и он в то время, когда служил на флоте, прошел начальные навигационные курсы. Командование отметило его незаурядные способности, и вскоре Себастьян был назначен рулевым на учебном корабле, стоя на мостике которого он увидел уже совсем другое море, с которым не был знаком раньше.
Отец, научивший его всему тому, что знал сам о рыбах и баркасах, был прирожденным моряком, который ремеслу своему учился у собственного отца, деда Себастьяна, Езекиеля, тоже прирожденного моряка, в свою очередь перенявшего знания у своего отца, а тот у своего… Однако их море — море рода Марадентро — ограничивалось лишь широкой полосой воды, которая тянулась вдоль пустыни Сахара от Агадира до Гуера, едва достигавшей тысячи миль в длину и трехсот в ширину, и дальше одинокого скалистого острова Сальвахес «Исла-де-Лобос» никогда не заходил.
Сомнений нет, их море было бурным. Сотни кораблей пошли на дно из-за суровых штормов или могучими волнами были выброшены на песчаные банки мыса Кабо-Бахадор или Пуерто-Кансадо. А посему семья Марадентро, которая вот уже триста лет как вела промысел в этих водах, не потеряв ни единой лодки, заслуженно прославилась среди рыбаков всего архипелага, считавших, что Пердомо покровительствует сам Виехо-дель-Мар — бог моря.
Абелай Пердомо всегда знал, в какой части их моря он находится, ориентируясь без секстанта по солнцу, но никогда он не умел читать морскую карту и даже представить себе не мог, как именно хронометр может помочь ему точно определить долготу.
Себастьян Пердомо обожал отца, который научил его ходить под парусом, раскрыл все тайны океана и показал, каким должен быть настоящий моряк, однако за время службы он сделал для себя удивительное открытие: оказывается, существует мир, в котором люди не зависят от капризов ветра, приливов, отливов и течений, а море и даже сам Великий Океан превращаются из грозных врагов в верных союзников.
Хороший моряк — не рыбак, а самый что ни на есть настоящий моряк — всегда знает, в какой точке земного шара он находится, и что там у него за кормой или за бортом, и сколько тысяч миль под килем. Один хороший моряк может проложить румб и следовать ему без малейшего страха, преодолевая тысячи и тысячи миль с завязанными глазами.