Окно напротив

Сокол Лена

– А отчество?

– Прости меня. – Она выдохнула и покачала головой.
– Я знаю, что вела себя, как последняя… В общем, просто извини. Иногда мои поступки не подчиняются логике. И мне трудно их объяснить хоть чем-то, кроме зависти.

– Что ты хочешь мне сказать?

Аня на секунду задумалась.

– Если ты об этом, то он не Серегин сын.

– Зачем ты тогда сказала ему, что он отец ребенка?

– Да

я и не говорила. У меня была истерика. Мне было так больно и обидно. И одиноко. Я тогда просто посмеялась ему в лицо, сказала, чтобы он напряг извилины и вспомнил. Прости, но он убежал прежде, чем мне удалось объясниться. – Все это время она смотрела на мои руки, а теперь взглянула в глаза.
– Надеюсь, у вас все в порядке?

– В порядке? – Я чуть не упала со стула.
– Да ты издеваешься! Мы не виделись с того дня. Донских ушел на войну!

– Зачем?

– Затем, наверное, чтобы спрятаться от проблем. Или чтобы иметь возможность высылать своему ребенку деньги. Или чтобы погибнуть, защищая Родину. – Я всплеснула руками.
– Ему виднее. Мы не общались с того дня.

– Ого. – Она отвела взгляд в сторону.
– Прости, прости, прости меня…

– Бессмысленно просить прощения сейчас. Я могу даже сделать вид, что все забыла, но сердце, разбитое вдребезги, не способно самоисцелиться, словно по мановению волшебной палочки, от одного только слова «прости». Нужно гораздо больше. Больше сил, действий и времени. Порой даже время бессильно перед памятью.

– Мне очень жаль… Я слишком… заигралась.

Я чуть не задохнулась от возмущения. Это теперь так называется? Заигралась? Чем? Судьбами людей?!

– Если бы так легко можно было объяснить все твои поступки! Одним словом «заигралась»! – воскликнула я.

Аня закрыла лицо руками и принялась, сотрясаясь всем телом, кашлять. Долго и надрывно, словно хотела выплюнуть свои легкие. Закончив, она вытерла рот краем одеяла и снова посмотрела на меня. Раскаяние исчезло с ее лица, уступив место гневу.

– Я виновата, что полезла тогда к Сереге. Да. Но когда я сказала своему парню, что жду ребенка, тот меня просто вышвырнул. И мне было так больно. Больно, понимаешь? Хотелось отомстить всему миру, доказать, что любви не бывает. Хотелось сделать больно. Всем и себе.

– Ты полезла в постель к моему любимому, чтобы сделать больно? Кому? Себе? Да это звучит, как бред. Это же просто чистой воды эгоизм.

– Тебе легко говорить! Тебе же всегда доставалось все самое лучшее!

Я встала и побрела в сторону ванной. Выбрала там тоненькое полотенце, намочила холодной водой и, вернувшись, расположила его прямиком на лбу у сестры.

– И это тоже бред! – воскликнула я.
– Просто ты была старше, и наша семья не вовремя попала в трудную ситуацию.

Она сжала губы и отвернулась:

– Он целовал меня. И у нас все было.

Я устало выдохнула.

– Даже сейчас ты врешь мне. Я это знаю. Ты разозлилась, что никому не нужна, и решила отомстить всему

миру. Отомстить мне! За что? За то, что я всегда поддерживала тебя и маму. Ты же просто испорченный ребенок. И пока не изменишься, никто тебя не полюбит. Я прослежу за своим племянником, пока ты не выздоровеешь. И сделаю это с удовольствием. Но потом ты заберешь его, и больше никогда меня не потревожишь. – Я вытащила у нее градусник. Красная линия застыла на отметке 40.
– Сомневаюсь, что время исправит тебя и твое отношение к жизни. А пока могу посоветовать учиться любить у своего ребенка. Ты нужна ему. Просто так. Не из-за денег, не из-за красоты. Просто потому, что ты – его мама. Может, я скажу сейчас страшную вещь, но не понимаю, зачем ты его оставила. Надеялась вытянуть деньги с его отца? Отдать на усыновление? Бросить? Даже не хочу знать. Но это твой путь и твой шанс обрести счастье, поверь.

– Не стоило к тебе обращаться.

– Ох, ну конечно! Ты думала, что мы встретимся и сделаем вид, что ничего не было? Но ведь я уже не та девочка, которая, молча глотала обиды. А ты теперь и сама вынуждена жить в реальном мире, где мамочка не заступится за тебя, потому что ее уже нет, где за плевок в лицо вдруг можно огрести «по самое не хочу». Что я хочу тебе сказать? Аня, будь взрослой, ты уже сама - мать. Хватит огрызаться, считая одну себя правой. Есть чем измерить давление?

– Нет.

– Тогда продолжаем ждать скорую. Ты убери это одеяло, оно только сильнее нагревает тебя. Дай сосчитаю пульс.

Она вдруг вся сжалась в комок и зашлась в громком влажном кашле.

– Вызвал? – спросила я у Ильи, появившегося в проходе уже без верхней одежды.

– Ага, - ответил он, мрачно разглядывая измученную Аню, откинувшуюся на подушку. – Пойду на кухню, сделаю попить чего-нибудь тепленького.

– Спасибо.

Я взяла руку сестры, положила ее кверху ладонью, прижала пальцами артерию и принялась считать пульс. Она обиженно закрыла глаза.

Часы на стене отмеряли секунду за секундой. С кухни больше не доносился детский плач. Кто-то гремел кружками, вероятно, Смоляков. Больше никаких звуков не было.

Через минуту я встала, подошла к окну и слегка приоткрыла форточку. Постояла, выглядывая во дворе автомобиль с красным крестом, покачала головой и закрыла окно.

– Все нормально? – Аня через силу улыбнулась.
– Я еще живая?

– Живая.

– Попейте, - донеслось из-за спины. Я и не заметила, как он подошел. В руках у Ильи была кружка с чаем. – Я остудил его немного.

Мы помогли Ане приподняться. Она была слишком слаба, чтобы долгое время держать в руках кружку. Сделав пару глотков, она изможденно упала обратно.

В этот момент в дверь позвонили.

Я даже вздрогнула от неожиданного незнакомого звука. Илья поспешил в коридор и через несколько секунд вернулся уже в сопровождении двух медиков. Женщина с оранжевым чемоданчиком скромно присела на стульчик поодаль, а вот мужчина, высокий и худой, занял мое место возле больной. Вероятно, он был главным в их бригаде.