Окно в доме Руэ
Шрифт:
Консьержка знала, к кому ходит этот мужчина. Ей даже заплатили за молчание: Антуанетта совершила и эту глупость, остановилась перед ложей консьержки и вынула из сумочки весьма крупную купюру:
— Это вам за вашу скромность, госпожа Шошуа!
На самом деле, чтобы заручиться чьей-нибудь скромностью, следует прежде всего самой быть примером скромности, а не лететь напропалую прямо к пропасти. А всем было ясно, что именно это Антуанетта и делает. Ее загадочная, сияющая радостью улыбка была до краев полна двусмысленным
Консьержка перепугалась, как бы не лишиться места, посоветовалась с мужем, ночным сторожем в кондитерской, и открыла все г-ну Руэ.
К удивлению Доминики, г-н Руэ ничего не сказал жене; ее третья анонимная записка, так же как две предыдущие, пропала втуне.
«Берегитесь!»
Доминика искренне и простодушно хотела предостеречь Антуанетту, объяснить, что ей грозит опасность, а та, получив послание, нарочно открыла окно, — хотя погода была вовсе неподходящая, — демонстративно пробежала глазами записку, смяла ее в комок и бросила в камин.
Что она думает о Доминике? Она ее узнала. Теперь ей известно, что соседка в доме напротив — это и есть та прячущаяся фигурка, что караулила ее на улице Монтеня и в дансинге, и глаза, устремленные на нее с утра до вечера, те самые, в которые она презрительно заглянула, входя в маленькую гостиницу на улице Лепик, рядом с колбасной лавкой.
Маньячка! Она, конечно, чувствует, что это не совсем так, но ей есть чем заняться, кроме как разгадывать эту тайну.
Вечером одиннадцатого февраля, как и в предыдущие дни, мулат торчал в углу под аркой, курил и ждал, когда в окнах четвертого этажа погаснет свет.
Старики Руэ почти всегда ложились в одно и то же время. Потом надо было выждать еще несколько минут.
На эти несколько минут терпения уже не хватало, и Антуанетта, в ночной рубашке, не выдерживала, отодвигала занавеску в спальне, застывала у окна, издали смотрела на своего любовника!
Наконец он звонил, дверь отворялась, он поднимался. Походка у него была вызывающе упругая, издевательски уверенная, и Доминике это не нравилось.
Этой ночью квартиранты невольно причинили ей боль. После обеда они вернулись вместе с одной подружкой, которая бывала у них и раньше, но днем.
По-видимому, они принесли с собой шампанское: слышно было, как хлопают пробки. Они были очень веселы. Проигрыватель играл не умолкая.
Голос Лины раздражал, нагонял тоску: чем больше она хмелела, тем он становился пронзительнее, а потом она уже ничего не говорила, а только смеялась, смеялась без конца.
Доминика ни разу не взглянула в замочную скважину.
Тем не менее она чувствовала, какое двусмысленное возбуждение царит по ту сторону, слышала голос Альбера Кайля, умоляюще твердивший:
— Нет, нет!.. Оставайтесь!..
Внезапно он выключил свет, и теперь она слышала, как они толкутся но комнате, шушукаются, натыкаются друг на друга в темноте; до нее донеслись смешки, вялые протесты.
— Вам тесно?
Они улеглись втроем. Поворочались. Лина затихла первая, смирившись с неизбежностью, но остальные двое, как поняла Доминика, еще долго не спали, и она чутко вслушивалась в эту их тайную возню, приглушенную взмокшими от пота простынями.
Почему это оказалось для нее разочарованием? В конце концов она заснула.
Рано утром ее встретило легкое солнце; на перекрестке бульвара Османи щебетали воробьи, рассевшись на своем дереве. Как всегда, в восемь Сесиль спустилась и раздвинула занавески на окнах третьего этажа, везде, кроме спальни, в которую она входила только по звонку Антуанетты.
И Доминика увидела это одновременно с горничной.
В будуаре на круглом столике лежала мужская шляпа, серая фетровая шляпа, а рядом пальто.
Рано или поздно это неизбежно должно было случиться: любовник проспал.
Глазки Сесили вспыхнули от радости, она ринулась на верхний этаж, к г-же Руэ, которая еще не успела занять свой наблюдательный пункт в башне.
— В спальне у мадам-мужчина!
Застыв на месте, Доминика мысленно пережила целую драму: у нее еще есть время выбежать на улицу, проскользнуть к угольщику — там стоит телефон.
— Алло!.. Это говорит ваш друг… Не важно… Впрочем, вы знаете, кто я… Да… Горничная видела пальто и шляпу… Она пошла сообщить госпоже Руэ… Сию минуту старуха спустится…
Она представила себе все это, но не двинулась с места.
Наверху сидели за столом г-жа Руэ и ее муж. Вероятно, поспорили о том, кому из них идти вниз…
В конце концов пошла она. Муж остался в квартире наверху. Сегодня утром он не ушел из дому, не отправился своим размеренным шагом на улицу Кокильер.
— Тебе лучше остаться… Мало ли что…
Доминик видела, как г-жа Руэ, опираясь на палку, вступила в будуар, презрительно ткнула пальцем в шляпу и пальто, села в кресло, которое ей придвинула Сесиль.
А те двое спят по-прежнему или слышали?..
Г-жа Руэ была неподвижна и грозна, как никогда прежде. Выдержка у нее колоссальная. Казалось, она наконец упивается, не упуская ни капли, этим часом, к которому готовилась годами.
Она ждала, уверенная, что ее час придет. Уже много месяцев, каждый день, за каждой едой, каждый раз, когда Антуанетта к ней поднималась, ее взгляд вперялся в невестку, словно она хотела увериться, что ждать ей уже недолго.
Половина девятого, без четверти девять — никакого движения. Лишь без десяти девять занавеска на окне спальни слегка дрогнула, потом ее раздвинули полностью, и Доминика увидела Антуанетту, которая поняла, что попалась в ловушку.