Окно в Полночь
Шрифт:
— Отставить диверсии! — нахмурился Гриша, потер живот и вздохнул: — Но про чайник с печеньем ты верно сказал…
— Грабим? — ухмыльнулся друг.
— Иди, — благословил редактор.
Я, сверяя последнюю полосу, фыркнула:
— На кого теперь валить будете?
— На тебя, — хором заявили «диверсанты».
— А совесть-то в курсе? — усмехнулась я.
— Совесть в деле! — весело отозвался из коридора Валик. — И в доле!
— А-а-пчхи! — согласно чихнул Гриша.
За день мы подъедали все свои припасы, а поздним вечером, когда кроме нас троих в редакции уже никого не было, — чужие. Обычно «рекламные», но иногда вспоминали о совести и воровали у журналистов. Но у рекламщиков —
Валик ушел за сушками, а редактор сел на его место. Муз, кстати, сразу же от Гриши шарахнулся и вновь уселся на мой монитор, свесил кривые ножки. Я аккуратно сложила сверенные полосы в стопку, убрала старые в «макулатурный» ящик стола и предупредила:
— Я — домой.
Время — почти одиннадцать.
— Иди, — Гриша рассеянно таращился на Муза, но, понятно, ничего не видел.
Крылатый прохвост этим пользовался и, обернувшись, строил редактору страшные рожи. Впрочем, он такой страшный сам по себе, Муз, в смысле, что и корчить-то ничего не нужно.
Я быстро переобулась, выключила комп и натянула шапку:
— И завтра не приду.
— И не надо, — редактор устало откинулся в кресле и сложил руки на выпирающем животе. — Я тоже не приду.
Я надела шубу, застегнулась и перекинула через плечо сумку, хмыкнув:
— Ты-то? Тебе по должности полагается быть здесь всегда! Но мечтать, говорят, не вредно…
И хихикнула. Ага, кто ж его посадит, он же памятник!
— Кышь, — насупился шеф, — сгинь, нечисть!
— До пятницы, — я махнула рукой и устремилась к лифту.
Успеть бы… Некрасиво, конечно, но с Валиком объясняться не хочется. И поднимать неприятную тему — тоже. Она почти улеглась, как и беспокойство. После сдачи номера от переизбытка информации так голова болит, что не до птеродактилей совсем. Хочется прийти домой, забраться под одеяло и сдохнуть до утра. Чтобы воскреснуть часам к двум дня и вопросить «Доколе?..» И, не получив ответа, вновь пойти по привычному порочному кругу. Сама выбрала. Сама виновата.
— Васька! А ну, стой!..
Я шмыгнула в лифт, нажала на кнопку и нервно улыбнулась:
— Знаешь… давай потом. Пока! И не валите на меня свои пряники!
— Васька!..
Грозный окрик должного результата не возымел. Я махнула рукой, и двери лифа закрылись. Я сказала — завтра, значит — завтра! И неважно, что завтра на работу я не приду. И — бегом домой. К голодному коту, глюку-птеродактилю, компу и одиночеству.
И кому я такая ненормальная нужна-то?.. Даже Валик, во избежание неприятностей, сразу решил, что мы «дружим», и точка. И, как метко сказал мой бывший на прощание — осчастливь мужчин, не начинай ни с кем отношений. Уже в который раз думаю, что он был прав. Но — это все лирика. А проза висит в ванной на потолке. Кстати, как там Баюн, ужился ли с глюком, будь он неладен?.. А может, померещилось спросонья?..
Я вышла из бизнес-центра и вздрогнула. У здания напротив, через дорогу, стоял сутулый парень и расписывал стену граффити. Ядовито-зеленая люминесцентная краска обрисовывала странный символ, а мне опять померещился другой парень, из пыльного коридора. Точно, или в отпуск пора, или на больничный, пока вдохновение не схлынет, а Муз не денется куда-нибудь.
Ледяной ветер и сибирский мороз стали еще одним «за» к двухнедельному отгулу после каникул. А что? Я два года работаю без отпуска. Имею право. Пусть Гриша ищет мне замену, где хочет. До февраля уйду в астрал и там переведу дух. Все для себя решив, я быстро дошла до дома, от мороза и волнения забыв о пустом холодильнике.
Четыре этажа я преодолела бегом, на ходу расстегивая шубу, но в пролете между четвертым и пятым остановилась. Темно, хоть глаз выколи… И с площадки доносится явный лязгающий скрежет. Очень, кстати, знакомый. Так моя соседка по площадке, Серафима Ильинична, дверь открывает. Я пользовалась подсветкой от сотового, дядя Боря — зажигалкой, а Серафима Ильинична полагалась на свой третий глаз и пыталась в полной темноте попасть ключом в замочную скважину.
Я затаилась, переводя дыхание. И без того день дурной, так не хватало еще этой бабке на глаза попасться… Всего на площадке находилось три квартиры: ближе к лестнице моя, посередине — дяди Бори, а дальняя — престарелой пары, Владлена Матвеевича и собственно его жены. И если ее мужа я никогда не видела (по слухам, он был сидячим инвалидом весьма преклонных лет), то Серафима Ильинична постоянно шныряла по округе. И знаменита бабулька была своим третьим глазом (вернее, его отсутствием). Мало того, что она фанатела от «Битвы экстрасенсов» и врубала телевизор на всю округу, так и сама пыталась предсказывать будущее по поводу и без. Мне от нее тоже перепадало, но никогда не сбывалось. А опасалась я не предсказаний, а крайне параненормального вида сумасшедшей бабки. Ибо выглядела она жутко.
Лязганье ключа затихло, и скрипнула дверь. Я посчитала до двадцати, дождалась повторного скрипа и характерного щелканья замка и осторожно поднялась на площадку. Вроде, никого… Сняла холодные перчатки и достала из кармана шубы ключи и сотовый. Опять свет зачем-то вырубили… Надо завтра в ЖЭК позвонить и пожаловаться, второй раз на неделе без света остаемся… Я открыла дверь, облегченно улыбнулась урчанию Баюна, но в квартиру зайти не успела. Цепкая рука схватила меня за локоть.
Выронив ключи и заорав, я дернулась, освобождаясь, и резко обернулась. Голубоватое сияние экрана сотового озарило потустороннее лицо Серафимы Ильиничны. Мертвенно-бледная сухая кожа, обтянувшая острые скулы, остановившийся взгляд, направленный в «куда-то там», поджатые губы, короткие и всколоченные седые волосы.
— Беда за тобой… — прошептала она замогильно. — Беда, девонька…
— Се-сераф-фим-ма И-ильинична… — прозаикалась я испуганно. Сердце колотилось как сумасшедшее. Вот же подловила и подкралась, а… Так и ноги протянуть недолго…
— Слушай! — крикнула бабка строго и, дико вытаращив бесцветные глаза, сипло повторила: — слушай да запоминай! Беда за тобой. Шаг за шагом — и все ближе, — фразы прорывались сухо, отрывисто: — Другая ты. Сила у тебя есть, самой неведомая. Раскрываться начала. И беда с ней идет за руку. Оттуда идет. Через тебя. К тебе. За тобой. Душа нужна, — и, запнувшись, крикнула резко: — Душа, поняла? Сила в ней! Берегись того, чем занимаешься! — и снова сипло, глухо: — Уж не свернуть с пути… Дверь открылась, путь указан. И идет за тобой. Идет… — и попятилась, — выдохнув: — Дома будь, защита есть… Рядом с тобой те, кто беда… Идут они… Идут… Идут…
Я в ужасе попятилась, громко хлопнув дверью. Баюн громко и успокаивающе заурчал. Я, дрожа, сползла по стеночке и сгребла кота в охапку, крепко прижав его к груди. Мать твою, да что ж это за день-то такой, а?.. И ночь еще… И невольно вздрогнула.
Кухонные часы тихо пробили полночь.
Глава 4
«Я сам не свой, мой след потерян,
Я с головой в песчинках времени