Окно в Полночь

Гущина Дарья

Таким я его еще никогда не видела. Замкнутый, настороженный, закрытый. И взгляд бесцветный… страшный. Я невольно попятилась. Наткнулась на скамейку и села. И быстро встала. Мало ли, что он про «не обидел» говорил… Этого Валика я знать не знаю. И руки снова зачесались дать по шее. Чтобы не изображал из себя, не пойми кого. А он был похож на зверька, который удрал из капкана, отгрызя себе конечности, и очень не хотел опять попадать в западню. Ибо, судя по «бесцветности», отгрызать-то больше нечего… М-да. И «герой» заметил, что он весь в шрамах. А я, вся в собственных страданиях, никогда не задумывалась, через что он прошел,

как хотя бы тень себя прежнего сохранил… Но если хочу, чтобы из всего этого что-то получилось…

Я все-таки села. Отряхнула снег со скамейки, угнездилась, положив на колени сумку, собралась с мыслями и честно сказала:

— Вальк, вот мне плевать, кто ты такой. Высший — не высший, сущность — не сущность… И на то, что ты, вероятно, уникальный и жутко ценный, мне тоже глубоко фиолетово. У меня без тебя едет крыша, и мне плохо. И это не проходит, не замещается и не лечится. Но на поводки я тебя сажать не собираюсь. И привязывать, управлять и использовать — тоже. Я вообще этого не умею. Чего улыбаешься? Не «Око» я, а «Фарамир», да! Иди… на все четыре стороны. Колхоз — дело добровольное. Переживу. Опять придумаю себе «героя»…

Он фыркнул. Почти весело. Я насупилась, ковырнула носком сапога свежий снег, собралась с духом и добавила:

— А если хочешь… остаться, рассказывай. Правду. Я хочу понять, кто ты, на что способен и чего от тебя ждать. Надоело, что все пудрят мне мозги и чего-то хотят, потому что я писец. И без них — параноик недоверчивый с кучей комплексов… Хочешь, чтобы тебе доверяли, — доверяй сам. Во всем. Или… ты вообще зачем пришел? Чтобы я опять что-то поняла? А я одно, Вальк, понимаю. Что ни тебе, ни в тебя я пока не верю. Наверно, сплю. И ты сейчас опять скажешь, что время вышло, и исчезнешь. И я снова решу, что просто тебя выдумала. И проснусь. А тебя нет. И, наверно, никогда и не было. Или — было?..

Он посмотрел на меня задумчиво и оценивающе. Сущность шевельнулась и что-то вякнула. Я нахохлилась. От холода. Потому что минус двадцать восемь, смеркается, а подогрева — нема. Сущность раскудахталась. Я глянула на нее недовольно. Может, зря апгрейдила?.. Было бы, на что нажать, в смысле — на больное, и раскололся бы наверняка… Теряю хватку. Эти сущности со своей тоской по дому и нормальной жизни действуют на меня сугубо отрицательно.

— Вась, я и правда только высший, — Валик сел рядом.

Услышал сакраментальное «ды-ды-ды!» и обнял меня за плечи, подгребая поближе. Я не возражала. И ноги окоченели, и зуб на зуб не попадал. Нет, не зря апгрейдила. Иначе в сосульку бы превратилась с ним за компанию. Подогрев рулит.

— Для местных писцов вытащить высшего — редкость. Их здесь побывало… немного, — начал осторожно. — И их способности малоизучены.

Я внимала. И грелась. Жизнь почти удалась…

— Высшими принято считать тех, у кого одна духовная оболочка и две силовые. У меня их… больше.

— Которых?

— И тех, и других.

Я повернулась и уставилась на него недоверчиво. Вот выражение глаз сменит — обычный парень. Такие в каждой подворотне тусуются. Джинсы, свитер, куртка нараспашку. Какие нафиг оболочки?..

— А… сколько? И… что это дает?

Очередной оценивающий взгляд, и спокойное:

— Было восемь. Три духовные и пять силовых. Это, Вась, способность творить проекции самого себя. Полноценные и управляемые. Клонов, по сути. И ты права —

в огне брода нет. Саламандр спалил сущность, но так и не понял, какую. Даже ты не поняла, что я — это… не совсем я. Зацепилась только за машину, вернее — за ее отсутствие, а в остальное поверила.

Я несколько минут молчала, напряженно вспоминая тот вечер. Пережила его заново и неоригинально решила дать по шее. Ибо. Но Валик перехватил мою руку и добавил:

— Писец сам не понял, кого сделал. Он просто менял низшего на абстрактного высшего. Измененного. Хамелеона, способного и силу скрывать, и… сущность. А потом накинул поводок и решил, что дело в шляпе.

— А оттуда полез кролик, — уточнила я мрачно. — Зеленый. И мутирующий.

— Причем каждодневно, — он ухмыльнулся. — Оболочки наращиваются… снизу. А привязка остается на одной — на верхней. Когда я создал первую проекцию, привязка осталась на ней. И нужен был только повод, чтобы… Вась!

Вторую мою руку тоже перехватил. Я посмотрела на него с подозрением и ляпнула:

— И в то время, когда космические корабли… Ты поди сидел с Гришей на работе или с какой-нибудь чучундрой в баре и пил коньяк?

Валик неожиданно смутился. Я воспользовалась моментом. Повернулась и дала по шее. Боднулась, в общем, потому что руки держали.

— Засранец, — констатировала сухо.

— Есть немного, — не стал спорить.

На языке вертелось много чего нецензурного и обидного, но я мудро молчала. Весовая категория не та. Но память у меня хорошая. И фантазия богатая, а голова больная. Надо что-нибудь придумать… А впрочем… И думать нечего. Дома саламандры «в цвету», ажно восемь штук. А с их мерзкими характерами и силы не надо — задавят не огнем, так опытом. Наверно, местами я все-таки «Око».

— Так и будешь дуться и молчать?

— Я не дуюсь, — возразила с достоинством, — а планирую месть.

— Какую? — Валик загорелся. — Страшную? Я участвую?

— В главной роли и на переднем плане, — заверила искренне.

— А ты сама?

— Сценарий напишу и постою за кулисами. Подирижирую.

— Скучно, — осудил он.

— Зато безопасно! Хватит с меня ваших… проекций и ватаг клоунов!

Тихо-тихо, не реветь… Крыша, я здесь…

— Вась, — он снова стал серьезным, — я скормил саламандрам двух полноценных высших. Сам остался… с одной истощенной силовой. Но лишь потому, что боялся спалиться. Могу нарастить и больше. Если бы не сорвался и продолжал наращивать… Саламандры бы не справились, — прикинул и уточнил: — скорее всего, — посмотрел на темное небо и начал считать: — Пепельного хватило бы на пятерых, черная трех-четырех подпортила бы, красные… Красные — звери, но сил маловато было — на четырех, не больше. Синий пару примял. А желтые и зеленый в таком бою — для красоты. Числом бы задавил.

Меня пробрало, да. А сидит — простой, как три копейки. Только кто-нибудь когда-нибудь видел монету достоинством в три копейки? Я вот не видела. Вроде, они в обиходе были раньше — алтыном назывались. А теперь — редкость неимоверная. «Редкость» честно грела, обнимала и очень хотела быть прощенной за все прегрешения. Или, для начала, понятой. Зачем? А кто у него еще есть, кроме меня и мамы, кому пофиг на способности и природу сущности? Последнее меня смущает немного, но… карма.

— Пошли домой, — решила, вставая. — Проверим тебя для чистоты эксперимента.