Око Мира
Шрифт:
Через час их прокатил в своей полупустой телеге с сеном фермер. Ранд так беспокоился за Мэта, что был застигнут врасплох. Мэт ладонью прикрывал глаза от солнца. Слабый, как и сам послеполуденный свет, он украдкой поглядывал сквозь щелочки век, и даже так Мэт беспрерывно ворчал на слишком яркое солнце. Когда Ранд услышал громыхание телеги, было уже слишком поздно. Раскисшая дорога заглушала звуки; фура, влекомая двумя лошадьми, оказалась всего лишь в пятидесяти ярдах от них, и возница уже всматривался в ребят.
Подъехав ближе, он, к удивлению Ранда, предложил их подвезти. Ранд колебался,
Алперт Мулл оказался флегматичным мужчиной с открытым квадратным лицом, изрезанным морщинами забот и с квадратными, огрубелыми от тяжелой работы ладонями, и он явно искал, с кем бы поболтать. Коровы у него перестали доиться, куры — нестись, а пастбищ, заслуживающих такое название, совсем не осталось. Впервые на его памяти ему пришлось покупать сено, и половина фуры — все, что «старый Байн» позволил ему забрать. Теперь вот он все гадает, сумеет ли в этом году накосить на своей земле сена, да и вообще — удастся ли собрать хоть какой урожай.
— Королева, да осияет ее Свет, должна что-то сделать, — ворчал он, почтительно, но рассеянно постукивая костяшками пальцев по лбу.
Фермер едва взглянул на Ранда и Мэта, но, высадив их у спуска на узкий, огороженный с обеих сторон проселок, ведущий к ферме, он помедлил и сказал:
— Не знаю, от чего вы бежите, и знать не хочу. У меня жена и дети. Понимаете? Семья у меня. Сейчас слишком суровые времена, чтобы помогать незнакомцам.
Мэт попытался было сунуть руку под куртку, но Ранд перехватил его запястье и удержал. Он стоял на дороге, смотрел на фермера и ничего не говорил.
— Будь я добрым человеком, — сказал Мулл, — я бы предложил двум вымокшим до нитки паренькам обсохнуть и согреться у моего очага. Но времена суровые, и чужаки... Не знаю, от чего вы бежите, и знать не хочу. Понимаете? У меня семья. — Вдруг он вытащил из кармана два длинных шерстяных шарфа, темных и толстой вязки. — Вот, берите. Это немного, но... Шарфы моих мальчишек. У них найдутся другие. А меня вы не знаете, ясно? Суровые времена.
— Мы вас даже не видели, — согласился Ранд, взяв шарфы. — Вы и в самом деле хороший человек. Лучший из всех, кого мы встретили за многие дни.
Фермер поглядел на него удивленно, но потом польщенно улыбнулся. Подобрав вожжи, он стал поворачивать своих лошадей на узкую дорожку. Не успел Мулл свернуть на нее, а Ранд уже вел Мэта дальше по Кэймлинскому Тракту.
К сумеркам ветер задул сильнее. Мэт стал ворчливо спрашивать, когда же они собираются остановиться, но Ранд продолжал идти вперед, таща его за собой и высматривая для ночлега укрытие получше, чем живая изгородь. Он не был уверен, что им удастся протянуть еще одну ночь под открытым небом: одежда не высохла, и с каждой минутой ветер становился холоднее. Уже опустилась ночь, а Ранд так и не заметил ничего подходящего. Почти ледяной ветер обжигал его сквозь плащ. Потом во тьме впереди завиднелись огоньки. Деревня.
Рука Ранда скользнула в карман, нащупывая монеты. Хватит на еду и комнату для двоих. В комнате, а не в холодной ночи. Остаться на таком ветру и холоде
— Когда же мы остановимся? — опять спросил Мэт. Судя по тому, как он всматривался вперед и наклонял голову, Ранд не был уверен, что Мэт видит его, не говоря уже об огоньках деревни.
— Когда будет где согреться, — ответил Ранд.
Свет из окон домов лился на улицы деревни, и народ ходил по ним безмятежно, нисколько не заботясь о том, что могло таиться в темноте. Единственный постоялый двор оказался одноэтажным приземистым зданием, словно бы комнаты годами пристраивали к нему гроздьями, без всякого плана. Открылась, выпуская кого-то, парадная дверь, и волна смеха выкатилась из залы.
Ранд застыл посреди улицы: пьяный смех в «Пляшущем Возчике» эхом отдавался у него в ушах. Проследив, как какой-то мужчина не слишком-то уверенной походкой двинулся по улице, Ранд сделал глубокий вдох и толкнул дверь, не забыв прикрыть полой плаща свой меч. Смех окатил юношу.
Лампы, свисающие с высокого потолка, заливали помещение ярким светом, и уже от дверей Ранд увидел и почувствовал отличие этого места от кабака Сэмла Хейка. Первым делом, здесь не было пьяных. Зала была полна людьми, с виду — фермерами и жителями деревни — если не совершенно трезвыми, то и не слишком далеко зашедшими в питье. Смех звучал искренне. Люди смеялись, стараясь забыть о своих бедах, но с неподдельным весельем. В общей зале было чисто, прибрано и тепло от огня, гудевшего в большом камине у дальней стены. Улыбки девушек-служанок были такими же добрыми, как огонь, и, как видел Ранд, смеялись молодые потому, что им этого хотелось.
Хозяин постоялого двора оказался таким же аккуратным, как и его заведение, — с ослепительно белым фартуком, охватывающим объемистый животик. Ранд обрадовался, увидев, что тот — мужчина в теле; он уже начал сомневаться, поверит ли когда-нибудь худому содержателю гостиницы. Звали хозяина Рулан Оллвайн — хорошая примета, решил Ранд: имя это казалось ему как-то связанным с Эмондовым Лугом, — и он, оглядев новых посетителей с головы до пят, затем вежливо упомянул об оплате вперед.
— Нет-нет, вы, никаких сомнений, парни не того сорта, но, понимаете ли, нынче на дороге встречаются такие, кто не слишком-то аккуратен в оплате сполна или напрочь забывает заплатить утром. Похоже, в Кэймлин направляется уйма молодых ребят.
Ранда недоверчивое отношение к нему ничуть не задело; такой уж у него был вид — промокший и грязный. Но, когда мастер Оллвайн назвал цену за ночлег, глаза у Ранда расширились, а Мэт издал такой звук, будто подавился.
Щеки содержателя колыхнулись, когда он, полный сожаления, покачал головой, но, казалось, это ему приходилось делать не впервой.
— Времена нынче тяжелые, — произнес он оправдывающимся тоном. — Это не много, а то, что есть, обходится теперь впятеро дороже против обычного. В следующем месяце будет еще дороже, готов в этом поклясться.