Око Озириса
Шрифт:
— Значит, у вас есть копия? — живо спросил я, вспомнив напутственные слова Торндайка.
— Да. Вы хотели бы его видеть? Я знаю, отец мой говорил вам о нем. Его стоит прочитать, как любопытный образчик бессмыслицы.
— Мне очень хотелось бы показать его моему другу, доктору Торндайку, — сказал я. — Он говорил, что ему было бы очень интересно прочитать его и познакомиться со всеми его пунктами. Хорошо было бы дать ему завещание и узнать, что он скажет!
— Я бы ничего не имела против, — ответила она, — но вы знаете моего отца, знаете, вероятно, его ужас перед тем, что он называет «выклянчиванием
— Ему не следует быть таким щепетильным. Доктор Торндайк хочет видеть завещание, потому что это дело его интересует. Он ведь энтузиаст и просит об этом, как о личном одолжении.
— Это очень мило и деликатно с его стороны, и я объясню все моему отцу. Если он согласится показать копию доктору Торндайку, то я пришлю или принесу ее вам сегодня же вечером. Вы кончили?
Я с сожалением сказал, что кончил, и, оплатив скромный счет, мы вышли.
— Что за человек был ваш дядя? — сразу же спросил я, как только мы очутились на тихой улице. И тут же поспешно добавил: — Я надеюсь, что вы не примете мой вопрос за назойливое любопытство, но в моем представлении ваш дядя является чем-то вроде мистической абстракции, неизвестной величиной какой-то юридической проблемы.
— Мой дядя Джон был очень странным человеком, — задумчиво ответила она. — Очень упрямым, очень своенравным — тем, что люди называют «властным». Безусловно, у него были большие причуды и странности.
— Именно такое впечатление и получается от его завещания, — сказал я.
— Да, и не только от завещания. Возьмите, например, эту нелепую пенсию, которую он назначил моему отцу. Это было не только смешно, но и несправедливо. Они должны были разделить все состояние поровну, как хотел мой дед. И в то же время он вовсе не был скупым, только он всегда хотел действовать непременно по-своему, и потому часто поступал и несправедливо, и странно.
— Мне вспоминается, — продолжала она после небольшой паузы, — один очень любопытный пример его странности и упрямства. Это — пустяк, но очень для него характерный. В его коллекции было одно очень красивое кольцо эпохи 18-й династии. Говорили, что оно принадлежало царице Ти, матери нашего приятеля Аменхотепа IV. Я сама этого не думаю, так как на кольце было изображение ока Озириса, а Ти, как вам известно, была поклонницей Атона. Это было прелестное кольцо, и дядя Джон, питавший какую-то странную привязанность к мистическому оку Озириса, заказал одному очень умелому ювелиру две точные копии с него — одну для себя, а другую для меня. Естественно, что ювелир пожелал снять мерку с наших пальцев, но дядя Джон и слышать не хотел об этом. Кольца должны были быть точными копиями, а, стало быть, непременно таких же размеров, как и оригинал. Вы, конечно, представляете себе, что получилось. Мое кольцо оказалось слишком велико, и я не могла его носить, а кольцо дяди Джона было так узко, что хотя ему и удалось его надеть, но уже нельзя было его снять. Он мог его носить только благодаря тому, что левая его рука была значительно меньше правой.
— Значит, вы никогда не носили своего кольца?
— Никогда. Я хотела его переделать, но дядя энергично восстал. Поэтому я его убрала, и до сих пор оно лежит у меня в футляре.
— Необыкновенно упрямый старик! — заметил я.
— Да,
Я с радостью согласился. Даже если бы это был угольный сарай или рыбная лавчонка, я все равно пошел бы туда с удовольствием для того лишь, чтобы продлить нашу прогулку. Но этот дом меня действительно интересовал, так как он имел отношение к таинственно исчезнувшему Джону Беллингэму.
Мы немедленно спустились по теневой западной стороне. На полпути моя спутница остановилась.
— Вот этот дом, — сказала она. — Он выглядит теперь мрачным и заброшенным. Но это был, наверное, самый восхитительный дом в те дни, когда мои предки из своих окон могли любоваться полями и лугами Хемпстэдских высот и Хайгэйта.
Она стояла на краю тротуара и внимательно смотрела на старый дом.
Мрачный, отталкивающий вид этого дома приковал и мое внимание. Все окна, начиная с подвального этажа и кончая чердаком, были закрыты ставнями. Не было заметно никаких признаков жизни. Массивная дверь в глубине великолепного резного портала была покрыта слоем сажи и казалась такой же вышедшей из употребления, как и проржавевшие тушилки, которыми ливрейные лакеи гасили факелы, когда в дни доброй королевы Анны какая-нибудь леди Беллингэм подымалась по ступенькам в своих раззолоченных носилках.
Мы молча направились домой. Моя спутница была погружена в глубокую задумчивость. Ее настроение заразило и меня. Как будто душа исчезнувшего человека вышла из этого большого безмолвного дома и присоединилась к нам.
Когда мы в конце концов подошли к воротам Невиль-Коурта, мисс Беллингэм остановилась и протянула мне руку.
— Большое, большое спасибо за вашу огромную помощь. Разрешите мне взять свою сумочку!
— Пожалуйста, если она вам нужна. Но только я выну записные книжки.
— Зачем? — спросила она.
— Как зачем? Ведь должен же я расшифровать свои записки.
Ее лицо приняло выражение крайнего смущения. Она была так поражена, что забыла даже высвободить свою руку.
— Боже мой! — воскликнула она. — Как это глупо с моей стороны. Но это совершенно невозможно, доктор Барклей, это отнимет у вас массу времени!
— Это вполне возможно, но ничего не поделаешь. В противном случае мои записки окажутся совершенно бесполезными. Вы возьмете сумочку?
— Конечно, нет. Но мне страшно неловко. Право, бросьте эту затею!
— Это значит конец нашей совместной работы, — трагическим тоном воскликнул я, пожав на прощание ее руку. Тут только она спохватилась и быстро выдернула ее.
— Неужели же вы хотите, чтобы пропал целый день работы? Я этого не хочу. А потому до свидания, до завтра! Я постараюсь прийти пораньше в читальный зал. А вы потрудитесь взять карточки. Да, и не забудьте, пожалуйста, о копии завещания для доктора Торндайка, хорошо?
— Хорошо. Если мой отец согласится, я пришлю вам ее еще сегодня вечером.