Око Судии
Шрифт:
Но остальные стражники, что Столпы, что эотийцы, невидящим взглядом смотрели перед собой, в полнейшем неведении о своем неведении, и выражение у них на лицах было бессмысленным из-за пагубного незнания о том забытьи, в котором они находились. Они охраняли мир, где Кельмомаса не существовало, и поэтому вести себя могли с беспечным разгильдяйством. Хорошо, решил принц, что он их испытал. А если бы он был шпионом-оборотнем? Что тогда? В приступе праведного гнева он даже решил заново преподать им урок, которого они до сих пор не сумели усвоить. Он хотел объяснить им, что тьма не пуста.
Тьма никогда не бывает пуста.
Некоторое время он сидел
И в эту ночь верить надо было только во второй.
Внизу прямо под ним, в свете привязанных к палкам факелов, несколько рабов впрягали коня в повозку, груженную какими-то пустыми бочками и горшками. Группа пьяных конников-кидрухильцев задирала их, не вставая из-за стола, вытащенного на булыжный двор.
— Слышишь — гром! — выкрикнул один из них, вызвав бурю хохота у своих товарищей.
Кельмомас перегнулся за край крыши и юркнул вниз, тихо, как шелковая веревка. Он спрятался за горой свежескошенного сена, для которого рабы, если верить солдатской болтовне, высвобождали место в конюшие. Кельмомас зарылся в рыхлую копну с краю, в нескольких шагах от повозки, и дождался, пока рабы усядутся. Пахло мякиной и пылью высохшей жизни.
Сквозь пучки соломы он следил за одним из рабов, лысеющим мужчиной с испуганным лицом. Тот забрался на козлы и, присвистнув и легонько дернув вожжи, пустил запряженного коня, крепкого вороного. Кидрухильцы перестали смеяться, словно пораженные этим проявлением нехитрого мастерства. Ловко орудуя вилами, остальные рабы уже перебрасывали огромные копны сена. Факелы шипели и кашляли.
Кельмомас сосредоточил внимание на лошади, примерился к ритмичному цоканью копыт, ближе, ближе, наконец кивающая лошадиная голова заслонила возницу. Подкованные копыта падали, как молоты. Мелькали узловатые конские ноги, сгибались туго и эластично, как ненатянутые луки. Еще ближе.
Кельмомас прыгнул в громоподобный топот, выставив вперед руки…
Руки уцепились за нижнюю часть упряжи, он прижался к покрытому венами брюху, сливаясь с равнодушным животным теплом. Весь мир грохотал. Огромное тело плыло над ним, сгибаясь и разгибаясь. Внизу мелькали булыжники и стучали, попадая под колеса. Юный принц хохотал не таясь, зная, что все звуки поглотит грохот.
Громыхая, они пронеслись через двор, и когда проезжали мимо Гостевого корпуса, Кельмомас отпустил руки и, изогнувшись, приземлился на ладони и пальцы ног лицом вниз. В ту же секунду, как телега проехала его, он рванулся прочь и тенью метнулся к аркаде крытой галереи первого этажа.
И оказался в Гостевом корпусе.
Теперь ее запах, горьковатая старушечья вонь, виделся отчетливо, как след проползшего в пыли червяка. Кельмомас прошел по этому запаху на третий этаж и задержался, прежде чем свернуть в залу, через которую шел путь в покои матриарха. Он услышал стук сердца еще одного охранника.
Кельмомас высунулся, смело выглянув одним глазом за край стены, и тут же спрятался. Ему нужен был лишь беглый взгляд. Подробности можно было спокойно изучить по памяти: освещенный лампой коридор, который украшен ложной колоннадой и мраморной лепкой. Ковровая дорожка во всю длину, такого густого синего цвета,
Никаких звуков, кроме непременного дыхания горящих светильников.
Кельмомас повернул за угол и затопал по коридору, плаксиво кривя губы, капризно и сопливо ноя, весь в слезах и с видом крайней жалости к себе. По улыбке стражника было понятно, что он сам отец и ему хорошо знакомы эти вспышки плохого настроения у маленьких мальчиков. Он наклонился, сочувственно поцокал языком. На черной кожаной кирасе был изображен золотой серп Ятвер.
Кельмомас ступил в веер из множества его теней.
— Ну-ну, дружок, не плачь…
Движение было точным и изящно кратким. Кончик вертела воткнулся в правый слезный проток стражника и прошел до центра головы. Легкость, с которой он проник внутрь, была пугающей, как будто Кельмомас втыкал гвоздь в мягкую садовую землю. Пользуясь костью глазницы как опорой, он провернул утопленный конец вертела, описав ровный круг. К чему нарушать еще и геометрию, подумал он.
Кельмомас отступил в сторону, высоко подняв руку, пока мужчина падал. Лицо завалилось влево и вывернулось вверх, когда под тяжестью собственного веса голова сорвалась с влажного вертела. Стражник с вытаращенными глазами дернулся на ковре, его пальцы царапали ткань, как мурлычащий от удовольствия котенок — но это продолжалось секунды две, не больше.
Кельмомас забрал у него нож.
Отделанная медью дверь оказалась не заперта.
На окна были опущены шторы, так что лучик, упавший из коридора, был единственным освещением комнаты.
— Кто там? — спросили из темноты — один из личных рабов, спящих на полу в прихожей. Остальные проснулись, придвинулись к полоске света. Всего четверо, моргающих спросонья. Сначала они казались лицами без тел, потом, когда он встал между ними, — парящими в воздухе привидениями. Он рубил их, нанося удары в щели между призрачными конечностями. Ни одна игра еще не была столь захватывающей. Когда тебя касается чужая кожа и пачкает кровь. Когда успеваешь сделать ход между двумя ударами сердца. Убивать, как ветер, не оставляющий за собой и следа.
Лица опали одно за другим, из них лилось, как из распоротых бурдюков.
К тому моменту, как маленький мальчик проскользнул в спальню, матриарх уже окончательно проснулась.
— Чирик! — пропел он. — Чирик-чирик!
Его хихикание было безудержным…
Так же, как ее крик.
Анасуримбор Эсменет мимоходом отпустила четверых шрайских рыцарей, которые стояли навытяжку в коридоре, угрюмо оглядела кричащий декор и все вокруг, за исключением мертвого ятверианского стражника, распростертого на ковре. Во времена Икуреев гости размещались внутри Андиаминских Высот, что сейчас было попросту невозможно, с учетом возросших хозяйственных потребностей Новой Империи. Строительство Гостевого корпуса стало одним из первых дел Священной династии. Он был воздвигнут в лихие дни, предшествовавшие падению Нильнамеша и Высокого Айнона, когда казалось, что Келлхус держит в своей благословенной деснице поводья всего мира. Мрамор с характерными синими вкраплениями не поленились привезти из каменоломен Се Тидонна. Огромные панно, каждое из которых изображало в барельефах героические эпизоды войн за Объединение, были созданы по эскизам самого Ниминиана и исполнены лучшими нансурскими каменотесами.