Око Тимура

Посняков Андрей

– О, Ваал! – хлопая в ладоши, выкрикивали воины и жрицы, некоторые из них расцарапали себе щеки, и капли алой крови стекали на их одежды.

– О, Ваал! – воскликнул жрец и вдруг, схватив лежащий на земле посох с навершием в виде рогатой головы, несколько раз ударил им о плиту жертвенника.

Резко смолкли тамбурины и бубны, танцовщица Зуйнар, упав на спину, распростерлась перед идолом. Высокая, блестящая от пота грудь ее тяжело вздымалась.

Жрец кивнул воинам, и те, ловко подхватив девушку, быстро унесли ее прочь, к скалам.

Все так же сияла луна, серебряно-зыбко, потрескивая, горели костры, и красная звезда сияла над статуей кровавого бога.

Мертвая тишина установилась над капищем, слышно было, как тяжело дышат девушки-музыкантши.

– О, Ваал! – снова воскликнул жрец, и в руке его блеснуло острое серповидное лезвие. – О, Ваал, прими нашу жертву!

Раничев почувствовал, как сильные руки воинов схватили его за локти и потащили к жертвеннику. Кинув на плоскую плиту, разорвали одежду, обнажив грудь. Бледно-синяя маска жреца зловеще улыбалась Ивану черным провалом рта.

– О, Ваал! – Жрец поднял нож над головою.

– Плохо кричишь, господин Фарид, – вдруг подмигнул ему Раничев. – Негромко как-то…

– Заткни свои богомерзкие уста, отродье Муту! – прошипел жрец. – Сейчас душа твоя…

Он не успел договорить фразу. Внезапно вокруг стало светло, словно днем, светло от сотен внезапно вспыхнувших факелов в руках воинов халифа. Появившиеся из-за скал и развалин, они быстро окружили жертвенник, ловко пресекая все попытки к бегству.

– Ну наконец-то, – поднимаясь с жертвенника, посетовал Иван. – Всю спину отлежал, вас дожидаючись. Не очень-то мягкое ложе!

Несколько воинов куда-то потащили главного распорядителя действа, и Раничев поспешил за ними.

– Эй, не так быстро, ребята! – замахал руками он. – Господин Фарид ибн-Бей не привык к такому обращению. А ну-ка…

Нагнав воинов, Иван резким движением сорвал с головы жреца все так же улыбающуюся маску… Сорвал и отпрянул! Человек, с ненавистью глядящий на него узкими желтоватыми глазами, вовсе не был Фаридом! Раничев пошатнулся. Не может быть… Но где же…

– Что, недоволен, собака? – прошипел жрец и обидно расхохотался. – Ты, видно, ожидал встретить здесь кого-то другого? Поторопился. А в народе говорят – те, кто торопится, уже мертвы.

– Ничего, – сплюнув, усмехнулся Иван. – Есть и другая пословица – тот, кого укусила змея, боится веревки. Не думаю, чтоб ваш предводитель Фарид ибн-Бей спокойно оставался у себя дома.

– Тебе никогда не отыскать его, чужеземец, – презрительно скривил губы жрец.

Раничев улыбнулся:

– А мне и не надо его искать. Искать будут они, – он кивнул на воинов. – Ты ведь уже выдал своего хозяина, дурень!

Жрец заскрипел зубами.

Отвернувшись от него, Раничев потрепал по плечу закутанную в просторную накидку Зуйнар:

– Ты все сделала, как надо, девочка.

– Да, но Фарид оказался слишком хитер, – тихо прошептала Зуйнар.

– Ничего, далеко не уйдет, отыщем.

Пока один отряд халифа сидел в засаде у капища, известного со слов Зуйнар, другая часть воинов окружила дом Фарида ибн-Бея. К сожалению, кроме гарема и старого домоправителя Карима, там уже никого не было. Хозяин не стал дожидаться воинов. Ускользнул, словно хитрый и осторожный лис, видно, заподозрил что-то неладное. Раничев вздохнул: отыскать бежавшего жреца Ваала, конечно же, было делом проблемным. Кому он нужен-то? Халифу? Вряд ли… Нет, ну чтобы показательно наказать – нужен, но организовывать для его поимки погоню вряд ли кто станет, не того полета птица этот Фарид. Да, святотатец, преступник, но, положа руку на сердце, муфтии вполне удовлетворятся теми, что уже пойманы. Погонщики ослов, девушки-музыкантши, жрец…

или и.о. жреца? Иван усмехнулся: сам когда-то был и.о. директора исторического музея. Да-а… В той, давней и уже такой нереальной жизни. И ведь она не отпускала, та жизнь, манила, холодила сердце щемящей грустью, собственно, ради нее Раничев и появился в Магрибе, а вот теперь… А вот теперь, когда разгадка тайны перстня казалась такой близкой, снова нужно было начинать все сначала. Фарид ибн-Бей исчез, а вместе с ним – и тайна.

Погруженный в грустные мысли, Иван возвращался в Тунис в окружении халифских воинов, не замечая ни алых красок восхода, ни яркой синевы неба, ни зелени пальм и маквисов. Лишь в доме Жан-Люка он немного пришел в себя, почувствовав на языке давно забытый вкус крепкого вина. Даже поперхнулся, заедая лепешкой.

– Что, понравилось? – радостно усмехнулся марселец. – Думаю, вряд ли ты хоть когда-нибудь пил такое!

– Ну да, не пил, как же! – Раничев ухмыльнулся. – «Чернила»-то за девяносто восемь копеек?

– Чего? – не понял Жан-Люк.

– Ну, «плодово-выгодное», или «яблочное», по рубль две… Да не плющи ты лоб, парень! Налей-ка лучше еще.

– Всегда пожалуйста! – Марселец потянулся к кувшину.

– Вот, примешь ислам, не попьешь так, – выпив, поддел приятеля Раничев.

Тот в ответ лишь скривил губы в циничной улыбке. Ага, не попьет, держи карман шире! На что тогда знакомые муллы? Уж всяко выпишут разрешение – «фетву» – для поправки здоровья.

– А где Зу… Зуйнак?

– Приятель твой спит без задних ног, видно, умотался за ночь.

– Да уж, умотался, – согласно кивнул Иван. – Слушай, Жан-Люк, а возьми-ка ты его к себе в слуги?

– В слуги? – Марселец потеребил губу. – Красивый слуга – почва для зависти. Впрочем, что ж… Сам-то он пойдет ли?

– Пойдет, пойдет, давно уж выспрашивал.

Друзья просидели за вином до полудня, лишь когда послышалось с минарета знакомое «Ла илаха илла Ллаху…», подняли потяжелевшие головы, посмотрели друг на друга, усмехнулись да пошли спать.

Ослепительно белая, даже какая-то голубоватая чалма халифа Абд ал-Азиза была украшена средней величины изумрудом, ничуть не уступавшим тому камню, что находился сейчас в деревянном ковчежце на шее у Раничева. Иван и Жан-Люк скромненько стояли позади собравшихся во внутреннем дворцовом дворе людей, внимательно прислушиваясь к выступлениям свидетелей. Обвиняемый – почтеннейший кади Зунияр-хаджи – в зеленой чалме и простой, безо всяких украшений одежде, скромно стоял чуть в стороне от сидевшего под навесом халифа, окруженного толпой приближенных и муфтиев. По-прежнему благообразный, с прямым и честным взглядом, Зунияр-хаджи вовсе не выглядел сейчас стариком, наоборот, спина его была гордо выпрямлена, и глаза сияли по-молодому. И это – несмотря на то что именно его сейчас обвиняли в разных гнусностях, и за малую часть которых полагалась смерть. Иван даже позавидовал такой выдержке кади.

– Не признаешь ли ты, кади Зунияр-хаджи, свою вину в вероотступничестве и богохульстве? – выйдя вперед, вкрадчиво вопросил муфтий – противного вида старик с желтоватой бородкой и в белой, как у халифа, чалме.

– Нет, не признаю, – обвиняемый помотал головой. – А тебя, почтеннейший Рамзиян, прошу пояснить, в чем именно проявилось мое вероотступничество и богохульство?

– Молодец, старик! – на ухо марсельцу шепнул Иван. – Хорошо держится.

– Не радуйся раньше времени. – Жан-Люк покачал головой. – Этот мерзкий пес, Рамзиян, тоже не вчера родился и давно метит на место твоего кади.