Око вселенной

Экштейн Александр Валентинович

Посол США в России огорченно замотал головой.

— Я всего-навсего посол, подыгрывающий, поддакивающий и старающийся угодить во всем великой гражданке своей великой страны.

— Ну тогда ладно, — сменила гнев на милость Клэр Гатсинг. — В конце концов Арнольд Шварценеггер кумир русской, а не американской молодежи…

— Дорогая, — вошел в комнату Джон Карри и бросил подозрительный взгляд на посла, — если ты сейчас начнешь просматривать блок мировых новостей, то услышишь, как о тебе говорят на всех языках.

— Забавно, — улыбнулась Клэр и с одобрением кивнула послу, поспешившему включить огромный плазменный телевизор…

«…мы

впервые так дерзко и с благоговением, так решительно и непреклонно бросаем вызов космосу, который, как утверждают древние свитки и современная наука, наполнен по-другому сформулированной, абсолютно и без сомнения прекрасной жизнью. Итак, Земля может гордиться своей наукой. Последние три модуля для „Хазара“ выведены на орбиту. Скоро, скоро „космический кочевник“ подступит к юпитерианской цитадели, и мы уверены, что она падет перед нами. Тридцать первый модуль, по единодушному решению конгресса, единодушно поддержанному сенатом и одобренному президентом США, назван в честь любимицы Америки „Клэр Гатсинг“, тридцать второй наречен просто, незатейливо и непонятно, как и все у русских, — „Фрязино“, тридцать третий носит красивое странное название „Шехина“.»

— Черт! — вскрикнула Клэр Гатсинг и взмахнула рукой. Взглянув на посла и увидев его недоумевающий взгляд она поспешила объяснить: — Я люблю Америку.

Глава шестнадцатая

— На самом деле, — хазар Зеведей робко посмотрел на юного князя и перевел взгляд на его родителей, князя Улыбчивого и княгиню Малышку, — катастрофы и так называемого Большого взрыва, образовавшего нашу Вселенную, не было, а было нечто, во много раз чище и величественнее этой версии. Объяснить все в деталях невозможно, они будут непонятны. Даже я не понимаю того, что знаю по высшему промыслу. Такое случается на Земле сплошь и рядом. Между знанием и пониманием лежит огромная, чаще всего, непреодолимая, пропасть, хотя одно без другого неполноценно и в некотором смысле необъяснимо. Знание без понимания — это наука нашего времени, — Зеведей вежливо и легко поклонился Малышке, — которое вы оставили, а понимание без знания — это только что родившиеся дети в первые шесть дней. Впрочем, ваш сын обладает и тем, и другим.

— Знание и понимание, — напомнил о себе Теоктист Бранковический, — рождает молитву к Богу. Так говорил Иезекииль.

— Даже и не знаю, — засомневалась Малышка и, обратившись к сыну, только что незаметно засунувшему внутрь большого пирога золотую византийскую монету, спросила: — Ты кто, Сережа?

— Он прав. — Юный князь властно кивнул головой в сторону монаха-дэспота. — Я сотворенная, облаченная в плоть и постоянно осуществляющаяся молитва…

После этих слов что-то тихое и непреодолимое вошло в пространство вокруг него, расположилось за окнами, распространив свое всесилие над Нахапетовским княжеством, выложив звезды в ночном небе над степью в форму семисвечника. Аоэлитный лаоэр вернулся из срединного государства в свою избранную и спрятанную в десятом веке детскую оболочку, охраняемую молчанием гардж октома, бывшего элохима Рими. Аоэлитный лаоэр, кроме знания о срединной стране, принес и понимание истерико-праЛогической бездны, известной людям с мистическим складом ума как Шамбала. Аоэлитный лаоэр наполнил юного князя всеми своими знаниями и подключил его разум и душу к энергии бесконечного и пропущенного через стабилизатор

вечности понимания…

— Ты сберег белый камень с начертанным на нем именем? — обратился Сергей к Зеведею.

— Да, Бесплотный, я сберег его. — Хазар Зеведей встал со скамьи и преклонил колени.

— Ну что же, — усмехнулся лаоэр Сережа, — скажи мне что-нибудь, Зеведей, вождь есеев, отец Апостолов. Поведай мне, что тебе шепнули иудейские пророки Кумрана, осталось ли в их свитках из Мертвого моря хотя бы еще немного будущего и знания о нем?

— Ты здесь, Бесплотный, — ответил ему Зеведей, — значит, ты уже все знаешь. Там, откуда они, — хазар кивнул на замерших в мистическом экстазе князя и княгиню, — уже появилась Пыль.

— Да, — кивнул головой юный князь, — скоро я вылью на землю первую чашу.

— А может быть. — с печалью проговорил все понявший монах-дэспота, — можно что-нибудь изменить в прошлом?

После этих слов Тихое, Непреодолимое и Разумное, наполняющее тронный зал, шевельнулось, сгустилось, и княжеский дворец вместе с Нахапетовым и всеми его жителями исчезли из десятого века и проявились на берегу еще юного океана за триста тысяч лет до Рождества Христова…

Глава семнадцатая

— Реббе, послушайте эту новую мелодию, она соединяет мой восторг с Божественным, слушай же, реббе, и если хочешь, пой под эту мелодию, танцуй, если можешь…

— Это все-таки чудо, музыка хасидов, такой больше нигде нет. Чем она тоскливее, трогательнее и медленнее, тем сильнее хочется танцевать под нее. Напомни мне, хасид, кто такие хасиды.

— Ты поглупел, реббе. С тех пор, как ты пошел исполнять пророчества, в тебе стало много знания, но почти исчез восторг. Хасиды — это еврейское вдохновение, но одним знанием, без восторга, этого не понять. Ты слишком привык к эпитету «Вечный Жид» и к своей фальшивой фамилии «Чигиринский». На тебя оказало плохое влияние фальшивое имя «Ефим», ты стал суетливым, взгромоздив на себя фальшь дополнительного наименования «Яковлевич». Я знаю, что так нужно, но помоги мне вспомнить твое тайное имя, реббе.

— Ха-ха, нашел, что вспомнить, хасид. Но из уважения к тебе я скажу. Мое тайное имя Иехезкел, в европейской транскрипции оно звучит несколько иначе. Сразу же после наречения меня отправили в Храм учиться служению сердца, я до сих пор знаю наизусть «Врата покаяния», молитвенник для великих святых дней…

— Ну что же, Иезекииль, давай танцевать и петь, давай служить сердцу, молиться. Восхвалим мудрость уклоняющегося от истории нашего Бога, который скрывается от иудеев лишь затем, чтобы научить их ответственности и свободе. Ты слышишь меня, Иехезкел?

— Да, я слышу тебя, старый хасид…

Вечерний сад благоухал розами. Беседка, в которой пили чай Капитолина Щадская, Аскольд Иванов, Гарольд Смитович Гулько и вызванный из Москвы для срочного совещания Агапольд Суриков, была оплетена гирляндами южно-китайских роз, а перед входом в нее благоухала нежно-знобкими и чувственно-густыми запахами мозаичная клумба. Где-то там, в дальней стороне сада, время от времени напоминал о себе Творцу мира соловей, и, внимая ему, Творец слегка приглушил звуки современности вокруг загородного таганрогского дома, принадлежащего не столько Аскольду Иванову и Капе Щадской, сколько авантюрно-мошеннической группе «Гулько и К°?».